Где, когда учился пению? С каких лет пел в хоре? Каким голосом? В каком возрасте ломался голос? И задал еще ряд уточняющих вопросов.
Потом подвел к стоявшему в углу комнаты роялю и, аккомпанируя, заставил Петра спеть несколько вокальных упражнений, меняя их тональность, с тем чтобы проверить и верхи и низы его голоса.
— Вполне возможно, что и прав ваш хормейстер, о котором вы мне рассказывали,— заключил Семен Петрович после прослушивания.— Действительно, альт, как правило, переходит в тенор. Но бывает, редко, но случается, что альт переходит в высокий бас — бас-баритон или бас-контандо. Скорее всего так оно и произошло. Верхи у вас чистые, впору и тенору, но и басу хорошие верхи не противопоказаны. Будем считать, что у вас баритональный бас хорошего диапазона... Теперь о сути дела. Зачем я вас пригласил, догадываетесь? Петр не успел ответить.
— Понятно зачем. У вас богатый голос. Но школы, извините, никакой. Мне ясно, что вас принимались учить, и не один раз, но ни разу не доучивали до дела. И хуже того, каждый учил по-своему-. И голос вам, скажу помягче, малость подпортили... Но в вашем возрасте... А кстати, сколько вам лет?
— Двадцать пять,— ответил Петр.
— Для баса не все потеряно,— успокоил Семен Петрович.— Бас формируется, вызревает позднее тенора или баритона. Время еще не упущено. И можно вам голос поставить. Желание есть?
— Есть! — воскликнул Петр.
— А терпение будет соответствовать желанию? — спросил с улыбкой Семен Петрович.
— Хватит и терпения,— заверил Петр.— Только играть не заставляйте,— и кивнул в сторону рояля.
— Дать вам всестороннее музыкальное образование не в моих силах,— сказал Аблицев.— Мое желание скромное — поставить вам голос. Если наши желания совпадут, то они сбудутся.
— Семен Петрович! — воскликнул Петр.— Как мне вас благодарить?
— Благодарить будете позднее,— возразил Аблицев,— когда сбудутся наши желания. И чтобы не было между нами недомолвок, я буду заниматься с вами не для заработка. Условимся твердо. И никаких разговоров на эту тему. Мне это, Петя... простите, что так вас попросту, вы мне без малого во внуки годитесь... мне это прежде всего для себя нужно.
Петр был очень сконфужен, но возражать Семену Петровичу, тем более оспаривать сказанное им не решился.
Благодарность свою Петр выражал особым усердием на занятиях. Занимались все свободные вечера; их было не менее четырех, а то и пяти на неделе. Условлено было, если вечер не занят, Петр прямо с работы заходит у Семену Петровичу.
Семен Петрович тоже загорелся. Обоюдное рвение сказалось. Старый певец не мог нарадоваться успехам ученика. Месяца через два в порядке особого поощрения разрешил (ему и себе!) приступить к разучиванию арии Варяжского гостя.
В ненастный осенний день по всем цехам завода и фабрики разнеслась тревожная и пугающая весть: арестовали директора комбината Дмитрия Илларионовича Басурмицына.
Весть была настолько неожиданна, можно сказать, несуразна, что многие сразу и не поверили. Ходили последнее время слухи, что и в столице, Москве, и в области разоблачены и арестованы враги народа. Но это было далеко, и арестовывали там врагов. А в Прикамске это был первый случай, и арестовали не врага, а человека уважаемого, который сидит на своем месте, и сидит, по общему мнению, крепко. А вот поди ж ты!..
Разговаривали о непонятном случае вполголоса, а то и вовсе шепотом, на ухо, передавая друг другу опасную весть. Также вот шепнули и Петру.
— Не может быть!..
— Видели люди. Приехали трое на черной машине и увезли Дмитрия Илларионыча...
Петр побежал в контору. В кабинете технического директора теснились начальники цехов и заведующие отделами.
Александр Ефимович Дерюгин сидел за столом бледный и взъерошенный, с телефонной трубкой в руках. Наконец ему удалось дозвониться до секретаря горкома.
После очень короткого разговора Александр Ефимович положил трубку и сказал собравшимся:
— Директор комбината арестован, как враг народа. Мне поручено временно исполнять обязанности директора.— И, предугадывая шквал вопросов, поспешно добавил:— Больше сообщить вам ничего не могу. Прошу разойтись по своим рабочим местам.
Все это было непонятно и тягостно. Расходились медленно, сумрачные и подавленные. Петр вышел из конторы вместе с Федором Чижиковым.
— Ты веришь, что он враг народа? — спросил Чижиков.
— Нет...— ответил Петр. Помолчали и пошли каждый в свой цех.
Вся эта ночь у Петра, как, наверно, и у многих других, рошла в нелегких мыслях.
Враг народа... Страшные слова, подобные апокалипсиче-кому проклятию. Может ли быть что-либо гнуснее и мерзостнее человека, противопоставившего себя народу, ополчившегося на народ!.. Но разве был он таким? В чем проявилась его вражда к народу? Что сделал он вредного, гибельного?.. Может быть, маскировался, ждал своего часа?.. И работал не щадя себя,— а как он работал, все видели, все знали,— и радовался каждой удаче вместе со всеми, болел за каждую неудачу больше всех... Каким же лицедеем надо быть... Но ведь были же какие-то основания обвинить его... Разве можно такое про человека просто измыслить?..
А еще через день состоялось партийное собрание, на котором Басурмицына исключили из партии. Исключили заочно, по предложению секретаря горкома. Информация секретаря была предельно краткой: разоблачен органами как враг народа. С такой формулировкой его и исключили. Единогласно. Петр был счастлив, что ему еще не было предоставлено право голоса. Конечно, велико дело, от одного голоса ничего не зависит, но он даже представить не мог, как бы он поднимал руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130