Чтобы прибавить себе весу, во втором или третьем кабинете Петр взял грех на душу и нахально заявил, что выполняет личное поручение помощника командира дивизии. После этого Петра выслушали более внимательно, и еще после нескольких перекидок из комнаты в комнату ему в конце концов удалось узнать, что оборудование отгружено в конце прошлого месяца.
— А сюда когда прибудет? — спросил Петр молоденького интенданта с тремя кубиками на петлицах. Слава богу, хоть один оказался не со шпалами, а с кубарями, потому, наверное, и ответил толком:
— Ну это, знаешь, помкомвзвода, спроси что-нибудь полегче.
Затем все же сжалился над обескураженным Петром и несколько конкретизировал свой ответ:
— Раньше как через две недели не придет, а после того начинай справляться на станции. Если, конечно, к спеху.
Петр подтвердил, что к спеху.
— Тогда действуй, как я сказал.
За всей этой хлопотной беготней и канительным рысканьем по интендантским кабинетам Петр и забыл, что не спал ночь. И только возвратясь в конце дня в эскадрон и доложив Рю-хину о выполнении задания, почувствовал, что валится с ног, и
стал подумывать, как бы ему исхитриться улечься пораньше общего отбоя...
И тут Петра ожидал первый удар.
Только он укрылся в своем закутке, выгороженном в красном уголке, как прибежал запыхавшийся дневальный из штаба с приказанием немедленно явиться к командиру эскадрона.
Долгополенко, как всегда, был предельно лаконичен:
— Назначаю дежурным по эскадрону. Ночью ожидается поверка из штаба дивизии. Всем быть начеку. Чтобы не застали врасплох. Рапорт будешь отдавать — голоса не жалей! — Потом усмехнулся в усы и добавил как бы в пояснение: — Так вот, как тогда на манеже. Ясно?
Петру все стало ясно. Прежде всего стало ясно, что не спать вторую ночь кряду, что дежурство не обычное, а особое, можно сказать, чрезвычайное: у каждого командира части есть в штабе дивизии свои глаза и уши, и если комэск сказал «ожидается», значит, так оно и будет.
И еще стало ясно, что попал он как кур в ощип на это дежурство по собственной вине: не надо было тогда на манеже щеголять своим зычным голосом. Петр занимался со своим отделением на манеже, отрабатывали перестроения в конном строю; он подавал команды, не произносил, а, можно сказать, выпевал каждое слово,— кавалерийская команда к этому приспособлена: «По стенке манежа-а, дистанция две ло-ошади, мане-ежным гало-опом... ма-а-а-арш!» Тут его увидел-услышал Долгополенко и запомнил.
Все это мгновенно пронеслось в сознании Петра. А вслед за тем ожгла леденящая душу мысль: а что, если сон сморит его и спящего застигнет поверка?.. Позор не только ему -всему эскадрону, всей дивизии!..
Подступила даже мысль признаться командиру эскадрона, что ночь провел в самовольной отлучке... Но тут же взял себя в руки и понял: этим никчемным признанием ничего не изменишь, ничего не предотвратишь. Зная характер командира эскадрона, Петр мог почти дословно предсказать ответ Долгополенко на его признание, если бы оно состоялось: «Хорошо, что сам признался. Поэтому определяю: трое суток гауптвахты. Отбудешь арест сразу после дежурства». Вот как бы ответил комэск Долгополенко на его признание. А как бы еще он мог ответить?..
Приняв дежурство, Петр развел дневальных по местам. Каждому наказал строго-настрого, чтобы исправно нес службу, особо предупредил, чтобы не спать, сообщил, что будет проверять всю ночь. Сильнее подействовало бы, если сказать о
проверке из штаба, но о таких вещах бойцам знать не положено (Долгополенко, предупредив его, оказал ему особое доверие, злоупотреблять которым нельзя). Можно было намекнуть, что как бы не проверил помкомэск Рюхин,— его в эскадроне боялись больше, нежели любого штабиста,— но до этого Петр не додумался.
Весь суточный наряд разведен по своим местам. Казарма погрузилась в крепкий сон. Бодрствуют только поставленные в наряд. Каждый занят своим делом: дневальные на конюшне задают лошадям сено, подметают стойла; дневальные на кухне чистят картошку к завтраку; дневальные в спальнях охраняют пирамиды с оружием; часовой у штаба эскадрона стоит при знамени с винтовкой с примкнутым штыком. А Петр, дежурный по эскадрону, мучительно борясь с подступающей дремотой, обходит дозором свои владения.
Но нельзя же непрерывно обходить их. Весь маршрут — штаб, спальни, кухня, конюшня, штаб — даже самым медленным шагом пятнадцать минут. Если в каждом пункте задерживаться для необязательных реплик,— двадцать минут. Смешно же, даже нелепо каждые двадцать минут неизменно возникать снова и снова.
Обычно дежурный по эскадрону, обойдя все точки, заходил в одну из спален — ту, что поближе к штабу,— усаживался неподалеку от дневального и тихо подремывал (редко кто позволял себе растянуться на лавке в красном уголке), рассчитывая с почти абсолютной долей вероятности, что возле дежурного дневальный не посмеет заснуть.
Так-то оно так. А вдруг?.. Известно ведь: где тонко, там и рвется...
И Петр, мучаясь и телесно и душевно, бродил, едва не спотыкаясь, по территории эскадрона, вполне искренне желая, чтобы явился как можно скорее этот проклятый проверяющий, с тем чтобы подстеречь его и ошарашить зычным рапортом так, чтобы в ушах у него зазвенело.
Но проверяющий не шел... И так и не пришел до утра, до подъема.
Днем стало несколько легче. При дневном свете не так клонило в сон. К тому же кругом сновали люди, кто-то обращался с вопросами, кто-то, кому положено, давал поручения. Надо было что-то отвечать, куда-то идти, как-то исполнять. Словом, возможности так вот запросто провалиться в сон стало меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130