Интервал между очередными
рейсами измерялся обычно не минутами, а часами, и нетрудно догадаться, что только крайняя нужда могла погнать человека в город, особенно в вечернее время. И на то, чтобы отправиться зимой в кино или в театр, отваживались только самые отчаянные.
Но живому требуется живое, к тому же добрая половина рабочих не вышла еще из молодого возраста, немало было и вовсе молоденьких девчат и парнишек. Большая была необходимость общаться, встречаться, чем-то разумным и интересным заполнить тоскливые зимние вечера.
Вся повседневная общественная и культурная жизнь сосредоточилась в заводском клубе. С виду он был очень неказист, никак не соответствовал своему наименованию. Обычный, несуразно длинный барак, к тому же каркасно-засыпной, иначе говоря, стены дощатые, фаршированные опилками. Барак был ровесником завода, но у заводских корпусов стены бревенчатые, а у барака дощатые, потому и состарился он много раньше. Доски от времени и непогоды покоробились, почернели и потрескались. Вдоль всех стен приклепаны заплаты из свежего теса, чтобы не вытекли опилки и вместе с опилками не утекло бы тепло. Словом, куда как неказист...
Но было у барака одно достоинство: просторный был, в зрительном зале на тесно поставленных скамьях усаживалось больше двухсот человек. Три раза в неделю крутили кино, в остальные вечера хозяйничала клубная художественная и спортивная самодеятельность. Пели, плясали, разыгрывали спектакли; состязались в играх в пинг-понг и волейбол, проводили шахматные турниры. В общем, сколь ни убогий был клуб, а все же единственный на дальней окраине города и по этой причине незаменимый очаг культуры.
Но началась война. Почтальоны не успевали разносить повестки. По два раза в неделю уходили пассажирские двухпалубные пароходы вверх по реке, на Большую землю, или, по здешнему выражению, «в жилуху». И каждый пароход наполовину, если не больше, был загружен мобилизованными в армию. И с каждым пароходом уезжали заводские мужики и парни: перезолыцики и дубильщики, мездрильщики и строгали, раскройщики и штамповщики, кочегары и слесари. Сколько и когда — это Петр знал в точности, потому что неизменно провожал каждый пароход...
Уже к первой военной осени изрядно поредело в цехах завода. Можно сказать, все здоровые мужики ушли. На весь завод осталось таких, если посчитать и директора, два-три человека. Добавилось в цехах женщин, стариков и подростков. Но и
такой маломощной рабочей силы не хватало. А план?.. План увеличился. И надо было его выполнять. И выполняли. Работали по полторы смены, а кому-то приходилось и по две. Месяцами забывали про выходные. Женщины, старики и подростки выбивались из последних сил... Не хватало рабочих... На каждого, кто приходил наниматься, Петр готов был молиться. И приходили люди. Кто ушел еще весной в дальнюю тайгу, а теперь, к зиме, вышел из нее... Кто с дальних рудников и приисков по увечью или болезни уволился... Кто из голодного аймака в более сытный город подался... И многие из тех, кому подступающая зима перекрыла дорогу на Большую землю, приходили наниматься на работу.
Петр с каждым разговаривал сам, чтобы сразу установить, кто на какую работу годен и куда нужнее сегодня определить пришедшего.
И у каждого первый вопрос:
— Жилье дадите?
Законный вопрос, неизбежный. Якутскую зиму в шалаше или в палатке не перезимуешь. Но где у директора завода жилье?.. Работники ушли, но семьи-то их остались. Нет у завода свободного жилья.
На нет и суда нет. Поворачивается человек и уходит. Что тут делать?.. Прямо хоть волком вой... Кого первого осенило, теперь уже и установить невозможно. Такие догадки, что на первый взгляд сверху лежат, скорее всего не одному, а сразу многим могут прийти в голову. Только вряд ли догадка тут же была высказана. Очень уж нелепой представлялась осенившая мысль, а если поглубже заглянуть, то даже и кощунственной...
Посудите сами: живут люди трудно — работают до седьмого пота, насчет харчей заметно оскудело, не так, конечно, как потом, в последние годы войны, но все же заметно оскудело. А главное — почти в каждой семье тревога за родного человека: за сына, за мужа, за отца, за брата... Да прибавьте сюда общую тревогу, которая каждого томила,— фашисты подступили вплотную к самой Москве...
И в такое вот трудное и безрадостное время лишить усталых и удрученных людей последнего прибежища, каким был этот пусть неказистый заводской клуб? Можно ли было даже помыслить об этом?.. Конечно, нельзя. Так на том все и сошлись, что нельзя и нечего об этом и говорить, и думать... Все — это, значит, и администрация, и партбюро, и завком, и комсомол, и прочие организации. Ну а после того, как все согласно решили, что нельзя, вспомнили про план. И снова су-
дили, рядили и решили — опять все согласно решили,— что другого выхода нет. Только ведь решать долго, а по решенному сделать — это быстро. Разобрали сцену, ликвидировали все выгороженные за кулисами комнатенки. По всей длине барака, посредине его, соорудили длиннющий коридор и по обе стороны нагородили клетушек. Изладили топчаны, изготовили нехитрые матрасы и в каждую такую клетушку селили семью. А если холостяки, то двоих в одну. По счастью, одиноких приходило больше...
Таким вот образом лишились тогда рабочие кожкомбината своего заводского клуба, а это в конце концов и привело к тому, что теперь «персональное дело» Петра Калнина рассматривается на заседании бюро горкома.
Но пришел и войне конец. Со слезами радости отпраздновали великую победу. Тех, кто не вернулся, оплакали, кто вернулся — встретили с честью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130