Последние опубликованные документы говорят о том, что отъезд Горького з
а границу в 1921 году оказался итогом сплетения двух обстоятельств, а вот во
звращение его в СССР явилось результатом длинной цепи очень сложных явл
ений, рассмотрение которых переворачивает привычный взгляд на жизнь Го
рького как в эмиграции, так и в СССР в двадцатыеЦ тридцатые годы.
Уехал за границу Горький потому, что, во-первых, не смог договориться с Ле
ниным о своем месте в революции (иными словами, «дружище» Ильич, как и в 1908
Ц 1909 годах, элементарно «отсек» Горького от партии; во-вторых, Горький был
действительно очень болен. Гибель А.А.Блока и В.В.Розанова, расстрел Н.С.Гу
милева и откровенное хамство Зиновьева, который устраивал в квартире Го
рького обыски, сделали свое дело. Кстати, формально (с позиции «революцио
нной законности») Зиновьев и Ленин были «в своем праве». Русская интелли
генция в целом большевиков ненавидела, в прочность их власти не верила и
являлась, по сути, «пятой колонной», которую Горький старательно оп
екал и организовывал.
Зрелый Горький был «дипломатом» по натуре, но у всякой дипломатии ограни
ченные возможности. Когда Ленин арестовал почти всех участников Компом
гола (Комитета помощи голодающим), кроме Горького и Фигнер, «дипломат» ст
аи невольным провокатором. Именно так и назвал его бывший соратник по кр
угу реалистов Борис Зайцев. Ведь это Горький с согласия Ленина организов
ал комитет, куда вошли известные ученые, писатели, общественные деятели
С.Прокопович, Е.Кускова, М.Осоргин, Б.Зайцев, С.Ольденбург, куда в качестве п
очетного «комитетчика» приглашали и В.Г.Короленко, но смерть его помешал
а этому. О Горьком как о человеке можно говорить разное. Он мог быть и хитр
ым, и лукавым. Он не любил неприятной для него правды, умел делать «глухое
ухо», нередко позволял ввязывать себя в темные провокации. Но подлецом и
провокатором Горький никогда не был.
И наконец, он действительно был болен. Все, кто вспоминает его в это время (
за исключением разве что Зинаиды Гиппиус, писавшей в дневниках, что Горь
кий на Кронверкском чуть ли не пирожными объедается и скупает за бесцено
к уникальные произведения искусства), отмечали болезненную худобу и сил
ьное нервное истощение. Привычное уже кровохарканье приняло угрожающи
е формы. Не знаю, как переживал ссору с Горьким Ильич, но для Горького разр
ыв революции и культуры несомненно был глубочайшей личной трагедией, та
кой же, как для Блока отсутствие в революции «музыки». Он верил в революци
ю как в способ освобождения культурной энергии народа и верил во власть
как способ организации этой энергии. На деле революция освобождала низм
енные инстинкты толпы. Власть их в лучшем случае контролировала.
В худшем случае поощряла и разжигала сама.
И началось это не 25 октября 1917 года. Художник А.Н.Бенуа описывает в дневника
х 1917 года, как он, Горький, Шаляпин и еще несколько крупных и известных пред
ставителей литературы и искусства после отречения царя и установления
власти Временного правительства мчались в Таврический дворец, чтобы ре
шить вопрос об Эрмитаже, Петергофе, Царском Селе. Ведь там бесценные сокр
овища! Ведь изгадят! Ведь разворуют! Растащат по сундукам!
И что? Один революционный чиновник кивал на другого. А в общем всем на всё
было наплевать. Но главное, что отметил про себя проницательный Бенуа:
это Ц не власть! Это Ц что угодно, но не власть. Толь
ко в А.Ф.Керенском Бенуа заметил «жилку власти».
Был ли отъезд Горького за границу осенью 1921 года эмиграцией в точном смыс
ле этого слова?
Нет, конечно. И тем более это не было бегством за границу, подобно бегству
Бунина или Гиппиус и Мережковского. Официально Горький выехал в заграни
чную командировку «для сбора средств в пользу голодающих», а также для л
ечения. То есть для Ленина и его окружения Горький формально продолжал о
ставаться «своим». А на самом деле?
Для большевиков Горький уже не свой. В советской прессе его имя не упомин
ают. А это имя самого известного из живых русских писателей! В то же время
его официальный отъезд на лечение предполагал неучастие во враждебных
советской власти зарубежных изданиях. Причем такое соглашение соблюда
лось не только Горьким, но всеми, кто уезжал «в командировку» или эмигрир
овал с разрешения большевиков. Ни Вячеслав Иванов, ни Константин Бальмон
т (первое время), ни Андрей Белый, ни Виктор Шкловский, ни Алексей Ремизов, н
и Павел Муратов, ни Михаил Осоргин советскую власть публично не ругали. Н
е говоря уж о выезжающих в короткие командировки Есенине, Маяковском и д
ругих.
Например, Андрей Белый вообще не считал себя эмигрантом, но только «врем
енно выехавшим». Так же говорил о себе «красный граф» Алексей Толстой, бы
вший белогвардейский публицист, покаявшийся и с весны 1922 года издававший
«сменовеховскую» газету «Накануне» с прокоммунистической ориентацие
й. Да просто выходившую на деньги Кремля.
Эмиграция была расколота на непримиримых, лояльных, идейно-сочувствующ
их и элементарно работавших на Москву. Кстати, по отношению того или иног
о эмигранта к коммунистам и определялся его статус в эмиграции. Одно дел
о Ц Бунин, другое Ц Белый и третье Ц Алексей Толстой. Были и какие-то сов
сем непонятные, «маргинальные» варианты. Например, Марина Цветаева, кото
рая воспела Белую гвардию («Белая гвардия, Путь твой высок…»), обожала поэ
та Маяковского, при этом была замужем за бывшим белым офицером Сергеем Э
фроном, завербованным НКВД.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117