Внутри лагерей были свои оттенки разногласи
й. Они проявились, например, во время присуждения Бунину Нобелевской пре
мии. На нее, как известно, одновременно претендовали Бунин, Мережковский,
Шмелев и Горький. Получил премию Иван Бунин. Но любопытно отношение и сам
их претендентов, и всей эмиграции к этому событию. Бунин и Мережковский
Ц оба «непримиримые», оба пострадали от большевиков. Но на предложение
Мережковского в случае любого решения Нобелевского комитета поделить
премию пополам Бунин говорит решительное «нет»! В литературе они почти в
раги. Но и мелькнувшая было кандидатура Шмелева, который и «непримиримый
», и эстетически близок Бунину, казалась Бунину несерьезной. Зато Марина
Цветаева была возмущена тем, что премию получил Бунин.
Как оказалось, Иван Шмелев затаил обиду не только на Бунина, но и на всю эм
играцию. В 1941 году в письме к своей последней возлюбленной Ольге Бредиус-С
убботиной Шмелев писал: «Здесь (в парижской эмиграции. Ц П.Б.),
в продолжение 12 лет, меня пробовали топить, избегали называть меня и моё (д
о смешного доходило!) Ц но даже левая печать Ц «Современные записки»
Лучший эмиг
рантский литературно-публицистический журнал, издаваемый в Париже.
Ц уже не могли без меня: меня требовал читатель. О, что со мной выдел
ывали, с моим «Солнцем мертвых»
Роман И.С.Шмелева о гражданской войне в Крым
у.
<…> Поверь, Оля, давно бы я был «лауреатом». За Бунина 12 лет старались: с
ам Нобель, шведский архимандрит, ряд членов Нобелевского комитета…»
Это письмо отражает истинные отношения внутри эмиграции.
Но что же Горький за границей?
Долгое время он старается быть в стороне от эмигрантских споров. «Сидит
на двух стульях» (Глеб Струве), но стулья эти, по крайней мере, не разъезжаю
тся. Печататься в газете «Накануне» отказывается (в литературном прилож
ении Ц иное дело), но с самим А.Н.Толстым, как писателем и человеком, поддер
живает хорошие отношения. Нина Берберова, которая вместе с Ходасевичем б
лизко общалась с Горьким в это время, так описывает его: «Теперь Горький ж
ил в Герингсдорфе (лето 1922 года. Ц П.Б.), на берегу Балтийского мо
ря, и все еще сердился, особенно же на А.Н.Толстого и газету «Накануне», с ко
торой не хотел иметь ничего общего». Но и с другими изданиями («Руль», «Дни
», «Современные записки» и др.) Горький не сотрудничал. Впрочем, и не высту
пал публично против эмиграции до 1928 года.
Зато Горький своеобразно мстит крестьянству, написав о нем в 1922 году злую
брошюру и выпустив в Берлине («О русском крестьянстве»). Получалось, не бо
льшевики виноваты в трагедии России, а крестьянство с его «зоологически
м» инстинктом собственника. «Жестокость форм революции, Ц объявлял Гор
ький на всю Европу, Ц я объясняю исключительной жестокостью русского н
арода». Кстати, эта брошюра Ц первый шажок Горького к будущему Сталину с
его политикой «сплошной» коллективизации.
Тогда в эмигрантской прессе в связи с книгой Горького появилось слово
народозлобие, вариант будущей «русофобии».
Но досталось от Горького и большевикам. То есть Горький фактически наруш
ил соглашение Ц быть лояльным в отношении советской власти после офици
ального отъезда за границу.
Весной 1922 года в открытом письме к А.И.Рыкову он выступил против московско
го суда над эсерами, который грозил им смертными приговорами. Письмо был
о опубликовано в немецкой газете «Форвертс», затем перепечатано во мног
их эмигрантских изданиях. Ленин назвал горьковское письмо «поганым» и р
асценил его как предательство «друга». В «Известиях» Горького «долбану
л» Демьян Бедный, в «Правде» Ц Карл Радек.
Значит, война?
Нет, он не хотел воевать.
Да покайся Горький перед эмиграцией (пусть даже самой «непримиримой»), к
ак А.Н.Толстой покаялся перед коммунистами, она конечно же приняла бы его
в свой политический круг в качестве персоны № 1. Какой это был б
ы козырь для международного оправдания эмигрантского движения, в котор
ом оно в то время чрезвычайно нуждалось!
Но возможно, как раз поэтому, за исключением «письма об эсерах», Горький о
большевиках молчал и к эмиграции относился прохладно. Дело дошло до того
, что он вежливо отказался присутствовать на собственном чествовании в Б
ерлине в связи с тридцатилетием своей литературной деятельности, котор
ое организовали наиболее дружественно настроенные к нему А.Белый, А.Толс
той, В.Ходасевич, В.Шкловский и другие.
Горький злится. На всех. На народ, на интеллигенцию. На эмигрантов и больше
виков. Внутренне, вероятно, и на себя.
Но именно это позволяет ему в период с 1922 по 1928 год осуществить творческий в
злет, который признали даже самые строгие эмигрантские критики (Ф.Степун
, Д.Мирский, Г.Адамович) и самые язвительные из критиков советской метропо
лии (В.Шкловский, К.Чуковский). Да и как не признать достоинств таких произ
ведений, как «Заметки из дневника», «Мои университеты», рассказы 1922Ц 1924 го
дов!
Он часто любил повторять, что не пишет, а только «учится писать». Даже если
согласиться с этим, надо признать, что в эмиграции Горький «учился писат
ь» особенно хорошо.
До 1924 года Горького не пускали в Италию, куда он рвался всей душой, как «пол
итически неблагонадежного». Но вот наконец Италия, Сорренто. (На Капри вс
е-таки не пустили.) Море, солнце, культурный быт. Кто только не побывал у нег
о на вилле Ц от старых эмигрантов до молодых советских писателей.
Например, приезжал бывший символист Вячеслав Иванов. «Горький встретил
своего философского врага с изящной приветливостью, они провели день в п
одробной беседе, Ц вспоминает свидетель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117