А тут ещ
е в фойе оказался Горький, приглашенный Чеховым. Публика, разумеется, рин
улась глазеть на новую знаменитость. Более двусмысленной, обидной и униз
ительной для Чехова ситуации невозможно было представить. И тогда Горьк
ий взорвался. Пусть глупо, нелепо, но искренне:
Ц Я не Венера Медицейская, не пожар, не балерина, не утопленник… И как проф
ессионалу-писателю мне обидно, что вы, слушая полную огромного значения
пьесу Чехова, в антрактах занимаетесь пустяками.
Впрочем, это по версии виновника скандала. В газете «Северный курьер» на
писали, что он орал на публику так:
«Что вы глазеете!»
«Не смотрите мне в рот!»
«Не мешайте мне пить чай с Чеховым!»
В Москве Горький познакомился с вождем символистов Валерием Брюсовым и
начинающей знаменитостью Федором Шаляпиным. С первым завязываются ров
ные деловые отношения. Горький, хотя и демократ по убеждению и реалист по
вкусам, не прочь поскандалить творчески и согласен печататься вместе с «
декадентами». В январе 1901 года он напишет Брюсову в ответ на его просьбу пр
ислать в символистский альманах «Северные цветы» какой-нибудь рассказ:
«Ваш первый альманах выйдет без меня. Искренно говорю Ц мне это обидно. П
очему? Потому что вы в литературе Ц отверженные и ходить с вами мне не при
личествует». Так и написал Ц «ходить».
Короткая московская встреча с Шаляпиным переросла в многолетнюю дружб
у. Конечно, была в этой дружбе «звездная», как сказали бы нынче, сторона. Ко
гда Горький с Шаляпиным появлялись на публике вместе (в театре, или ресто
ране, или просто на улице), это производило двойной фурор. А если рядом ока
зывался еще и Леонид Андреев, или Куприн, или писатель пусть и с более скро
мной, но прочной славой Ц Иван Бунин, Ц публика просто теряла дар речи.
На это обратил внимание в своих поздних воспоминаниях Бунин. На роскошну
ю жизнь писателей в то время, когда население страны трудилось в поте лиц
а своего, жило в бедности. В «Окаянных днях», самой страшной и пронзительн
ой своей книге, Бунин, не без покаяния, вспоминал:
«Вот зима 16 г. в Васильевском. Поздний вечер, сижу и читаю в кабинете, в стар
ом, спокойном кресле, в тепле и уюте, возле чудесной старинной лампы. Входи
т Марья Петровна, подает измятый конверт из грязно-серой бумаги:
Ц Прибавить просит. Совсем бесстыжий стал народ.
Как всегда, на конверте ухарски написано лиловыми чернилами рукой измал
ковского телеграфиста: «Нарочному уплатить 70 копеек». И как всегда каран
дашом и очень грубо, цифра семь исправлена на восемь: исправляет мальчиш
ка этого самого «нарочного», то есть измалковской бабы Махоточки, котора
я возит нам телеграммы. Встаю и иду через темную гостиную и темную залу в п
рихожую. В прихожей, распространяя крепкий запах овчинного полушубка, см
ешанный с запахом избы и мороза, стоит закутанная заиндевевшей шалью, с к
нутом в руке, небольшая баба.
Ц Махоточка, опять приписала за доставку? И еще прибавить просишь?
Ц Барин, Ц отвечает Махоточка деревянным с морозу голосом, Ц ты глянь,
дорога-то какая. Ухаб на ухабе. Всю душу вышибло. Опять же стынь, мороз, коле
нки с пару зашлись. Ведь двадцать верст туда и назад…
С укоризной качаю головой, потом сую Махоточке рубль. Проходя назад по го
стиной, смотрю в окна: ледяная месячная ночь так и сияет на снежном дворе.
И тотчас же представляется необозримое светлое поле., блестящая ухабист
ая дорога, промерзлые розвальни, стукающие по ней, мелко бегущая бокаста
я лошаденка, вся обросшая изморосью, с крупными, серыми от изморози ресни
цами… О чем думает Махоточка, сжавшись от холоду и огненного ветра, прива
лившись боком в угол передка?
В кабинете разрываю телеграмму: «Вместе со всей Стрельной пьем славу и г
ордость русской литературы!»
Вот из-за чего двадцать верст стукалась Махоточка по ухабам».
От кого могла быть эта телеграмма? Ее могли подписать Горький с Шаляпины
м, Куприн с Леонидом Андреевым, Скиталец с Телешовым. В самом тексте телег
раммы чувствуется пьяный кураж, желание сделать приятное коллеге по пер
у. И, конечно, никто из них не думал о какой-то Махоточке. Впрочем, и Махоточ
ка не осталась в накладе: получила тридцать копеек сверх положенного. Но
именно такие «сюжеты» (Бунин вспомнил его уже в феврале 1918 года, когда бежа
л от большевиков на юг, в Одессу, а затем за границу, в Париж) и предвещали ре
волюцию.
В эмиграции Бунин несколько раз публично высказывался о Горьком, и всяки
й раз отрицательно. Только в написанном после смерти Горького, опубликов
анном в газете «Иллюстрированная Россия» (июль 1936 г.) своеобразном «некро
логе» он позволил себе сказать, что смерть Горького вызвала у него «очен
ь сложные чувства». Но вслед за этим признанием Бунин не пощадил мертвог
о и изобразил Горького все-таки в карикатурных тонах. И опять, как и в преж
них выступлениях Бунина, чувствовалось, что его страшно раздражала ранн
яя, по его мнению, незаслуженная слава молодого Горького.
Эту славу он объяснял чем угодно, но только не крупным талантом (впрочем, м
астеровитость его признавал).
«Мало того, что это была пора уже большого подъема русской революционнос
ти: в ту пору шла еще страстная борьба между народниками и недавно появив
шимися марксистами. Горький уничтожал мужика и воспевал «Челкашей», на к
оторых марксисты, в своих революционных надеждах и планах, делали такую
крупную ставку. И вот, каждое новое произведение Горького тотчас делалос
ь всероссийским событием. И он все менялся и менялся Ц и в образе жизни, и
в обращении с людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117