Публика этого не поняла, н
у так и что? Зато это понял сам Лев. И как огрызнулся!
Рыкнул так, что осталось в веках как самая, быть может, беспощадная характ
еристика Горького. «Горький Ц злой человек. Он похож на семинариста, кот
орого насильно постригли в монахи и этим обозлили его на всё. У него душа с
оглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему, Ханаанскую землю, ко всему при
сматривается, всё замечает и обо всем доносит какому-то своему богу. А бог
у него Ц урод…»
После такой характеристики кто-то мог бы и повеситься. Только не Горький!
Этот уже прошел искушение самоубийством, преодолел в себе волю к смерти
и готовится к новым искушениям. Слова Толстого, которые Горькому передал
Чехов (со смехом, не соглашаясь и даже предполагая, что Толстой ревнует Го
рького к Леопольду Сулержицкому, с которым у Горького завязались отноше
ния на почве радикальных революционных идей), пожалуй, даже польстили Го
рькому. Сколько мощи было в этом рыке Льва!
Как великолепно рычит!
И ведь ни Бунин, ни Куприн, ни Леонид Андреев не вызвали в Толстом такого м
ощного духовного отторжения, как Горький. Ну да, старик брюзжал. Поругива
л их как писателей. А порой и очень хвалил, особенно Бунина и Куприна. Но ре
альными духовными соперниками они не были, да и быть не могли. Только за Го
рьким стоял какой-то «еще бог», который выглядывал из-за его долговязой ф
игуры и строил рожи толстовскому «богу в себе».
«Однажды он спросил меня, Ц продолжает стучать на машинке секретарь, Ц
Вы любите меня, А.М.?» «Он Ц черт, а я еще младенец, и не трогать бы ему меня».
Тоже будто бы случайная запись, когда-то сделанная, а потом потерянная. Од
нако поверить в то, что до 1919 года, то есть до момента обретения этой записи,
Горький не помнил о том, как искушал его великий Лев, просто невозможно. Та
кие вещи не забываются! Вообразите. Идут рядом (допустим, в Гаспре или в Яс
ной Поляне по «прешпекту») две фигуры. Горький. Высокий, все еще нескладны
й, все еще страшно неуверенный в себе, в свалившейся на него неожиданной с
лаве. Постоянно курит. Если верить поздним воспоминаниям Бунина, некраси
во тушит папиросы, пуская в мундштук слюну. Кашляет. И Ц Толстой. Невысоки
й, сухой после перенесенной серьезной болезни, но все еще крепкий. И Горьк
ий перед ним Ц как «младенец», хотя кто из них черт, надо еще разобраться.

И вдруг такой вопрос: «Вы любите меня, А.М.?» В самом вопросе как бы нет никак
ого подвоха. Любите ли вы меня как человека, как писателя? Но Горький страш
но смущен. Дело в том, что он не знает ответа на вопрос: любит ли он Толстого
? Боготворит Ц да. Но любит ли?
«У него удивительные руки Ц некрасивые, узловатые от расширенных вен и в
се-таки исполненные особой выразительности и творческой силы. Вероятно
, такие руки были у Леонардо да Винчи. Такими руками можно делать. Иногда, р
азговаривая, он шевелит пальцами, постепенно сжимает их в кулак, потом вд
руг раскроет его и одновременно произнесет хорошее, полновесное слово. О
н похож на бога, не на Саваофа или олимпийца, а на этакого русского бога, ко
торый «сидит на кленовом престоле под золотой липой» и хотя не очень вел
ичествен, но, может быть, хитрей всех других богов».
А теперь закончим фразу Толстого про «бога-урода», которому о чем-то сооб
щает Горький. «А бог у него Ц урод, вроде лешего или водяного деревенских
баб». Вот они и обменялись «богами». И как тут не вспомнить бабушку Акулин
у Ивановну с любовью даже к чертенятам?
Впрочем, в другом месте Горький поправляет собственную версию толстовс
кого «русского бога», хитрого, но не величественного. «Он сидел на каменн
ой скамье под кипарисами, сухонький, маленький, серый и все-таки похожий н
а Саваофа».
И тотчас из Саваофа превращается в гнома: «В жаркий день он обогнал меня н
а нижней дороге; он ехал верхом в направлении к Ливадии; под ним была мален
ькая татарская спокойная лошадка. Серый, лохматый, в легонькой белой вой
лочной шляпе грибом, он был похож на гнома».
Но, между прочим, этому «гному» уступают дорогу сами Романовы:
«У границы имения великого князя А.М.Романова, стоя тесно друг ко другу, на
дороге беседовали трое Романовых: хозяин Ай-Тодора, Георгий и еще один Ц
кажется, Петр Николаевич из Дюльбера, Ц все бравые, крупные люди. Дорога
была загорожена дрожками в одну лошадь, поперек ее стоял верховой конь; Л
ьву Николаевичу нельзя было проехать. Он уставился на Романовых строгим
, требующим взглядом. Но они, еще раньше, отвернулись от него. Верховой кон
ь помялся на месте и отошел немного в сторону, пропуская лошадь Толстого.

Проехав минуты две молча, он сказал:
Ц Узнали, дураки.
И еще через минуту.
Ц Лошадь поняла, что надо уступить дорогу Толстому».
Именно потому, что Толстой, в глазах Горького, богоподобен, его любовь к Хр
исту вызывает у него сомнение: «О буддизме и Христе он говорит всегда сен
тиментально; о Христе особенно плохо Ц ни энтузиазма, ни пафоса нет в сло
вах его и ни единой силы сердечного огня. Думаю, что он считает Христа наив
ным, достойным сожаления, и хотя Ц иногда Ц любуется им, но Ц едва ли люб
ит. И как будто опасается: приди Христос в русскую деревню Ц его девки зас
меют».
Христа, стало быть, засмеют, а его, «эдакого русского бога, который «сидит
на кленовом престоле под золотой липой» и хотя не очень величествен, но, м
ожет быть, хитрей всех других богов», девки не засмеют? Потому что «свой»,
деревенский? Бог-мужичок?
«Иногда он бывает самодоволен и нетерпим, как заволжский сектант-начетч
ик, и это ужасно в нем, столь звучном колоколе мира сего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117