Но Иовом, которого за что-то жестоко наказал Бог, он почувствовал себя сли
шком рано. Только в отличие от Иова Горький доведет свой бунт до конца. Есл
и Господь бросил людей на произвол дьявола, что ж, отвернемся и мы от Него,
«встав рядом». Да Он Сам, создав для человека несправедливые условия быт
ия, обидев человека по всем статьям и сделав игрушкой дьявола, намекает н
а это. Изгнал из Рая? Построим свой!
Эти гордые мысли еще только смутно носятся в голове Алексея. Там царит ме
шанина, путаница из чужих мыслей и верований. Но одно он начинает понимат
ь с горечью: главный враг человеку не Бог, а люди! «В наше время ужасно мног
о людей, только нет Человека», Ц заявит он в одном из своих ранних писем.

Отправляясь в Казань, Алексей Пешков оставлял «мертвых хоронить своих м
ертвецов». Это решение нелегко далось ему. И пусть не смущает ироническо
е начало «Моих университетов», написанное М. Горьким, а не Алешей.
Как больно стало этому физически сильному, но угловатому, некрасивому и
душевно травмированному юноше, на которого «продвинутая» казанская ин
теллигенция, включая студенчество (в том числе и студентов духовной акад
емии), взирала пусть с любопытством, как на самородка, однако с тем любопыт
ством, которое обижает хуже любого невнимания, когда из Нижнего Новгород
а пришло неграмотное, без запятых, письмо от Саши, брата двоюродного, где б
ыло сказано о смерти бабушки! «Схоронили ее на Петропавловском где все н
аши провожали мы и нищие они ее любили и плакали. Дедушка тоже плакал нас п
рогнал а сам остался на могиле мы смотрели из кустов как он плакал тоже ск
оро помрет».
Алеша не заплакал. Но «точно ледяным ветром охватило» его.
И вот что показательно. К тому времени Алеша уже работал в булочной народ
ника Андрея Деренкова, все доходы от которой шли на кружки самообразован
ия (конечно, нелегальные) и прочую финансовую поддержку народнического д
вижения в Казани. Деренков хотя и был старше Алексея на десять лет, подруж
ился с подручным своего пекаря и частенько оставлял его ночевать у себя.
«… Мы чистили комнату и потом, лежа на полу, на войлоках, долго дружеским ш
епотом беседовали во тьме, едва освещенной огоньком лампады (отец Деренк
ова был очень набожным. Ц П. Б.»). Алексею нравилась (он был почт
и влюблен) сестра Андрея, Марья Деренкова. В Казани прямой и общительный А
лексей Пешков быстро познакомился не только со студентами, но и с ворами,
босяками, пекарями, крючниками, фабричными.
Однако о смерти бабушки, самого драгоценного ему «человека», некому было
сказать. Некому было выплакаться на груди.
Почему было не рассказать Деренкову, мягкому, доброму, идеалисту?
«С тихой радостью верующего он говорил мне:
Ц Накопятся сотни, тысячи таких хороших людей, займут в России все видны
е места и сразу переменят всю жизнь…»
Но вот того, что рядом с ним, «на войлоках», беззвучно кричала и корчилась
больная одинокая душа, Деренков, выходит, не замечал? Или Алексей не позво
лял это видеть?
Почему не поговорить с Марьей? Наконец, не отправиться на берег Волги или
Казанки к ворам и босякам, не выпить там водки на помин души, не высказать
им свое горе?
«Не было около меня ни лошади, ни собаки, и что я не догадался поделиться г
орем с крысами?» Ц пишет Горький.
Тоже психологическая загадка. Но, кажется, можно попытаться ее решить.
Отъезд в Казань был своего рода сжиганием мостов между Алешей Пешковым и
Кашириными. Как ни обижали его в этой сложной семье (больше всех собствен
ная мать), но все-таки личность его во многом сформировалась благодаря де
ду и бабушке Кашириным. Письмо Саши потревожило эти сердечные «могилы».
Но рассказать об этом кому-либо он не мог. Простой народишко на Волге поня
л бы его. О, конечно! Особенно босяки. Им бабушка Акулина как тип русской же
нщины была до слез родной и понятной. Наверное, поняли бы его и студенты, и
Деренков, и Марья. Поняли бы и пожалели. Как обидела мальчика судьба! Бедны
й ты наш!
Но в том-то и дело, что он не желал не только их жалости, но и понимания
. Жалости не хотел, потому что, по выражению уже скончавшейся бабушк
и, строг и заносчив стал.
А понимания?
Во-первых, он и сам себя не понимал. А во-вторых, как раз понимания со сторо
ны «людей» инстинктивно, а может быть, уже и сознательно не желал. Понять
Ц значило сделать своим. Но своим его не удалось сделать даже бабушке Ак
улине. Даже ей он не позволил оформить свою душу, а тем более разум. И как же
позволить сделать себя своим ворам и грузчикам? Или добряку Деренкову? И
ли вот Марье?
Да ведь он только что выбрался из «людей»! «Выломился» из этой среды, по вы
ражению Льва Толстого. Его не смогли сделать своим мастера-богомазы в ик
онописной мастерской, повара и матросы на пароходе «Добрый», где Алеша р
аботал посудником. Все проиграли сражение за его душу. Даже такой челове
к, как повар Смурый, приучивший к чтению книг.

Колдун с сундуком

А существовал ли гвардии отставной унтер-офицер Михаил Акимович Смурый
? Может, не было его?
Горький пишет о Смуром в заметке 1897 года: «Он возбудил во мне интерес к чтен
ию книг. У Смурого был целый сундук, наполненный преимущественно маленьк
ими томиками в кожаных переплетах, и это была самая странная библиотека
в мире. Эккартгаузен лежал рядом с Некрасовым, Анна Радклиф с томом «Совр
еменника», тут же была «Искра» за 1864 год, «Камень веры» и книжки на украинск
ом языке».
Первый биограф Горького Илья Груздев признал этого персонажа «В людях»
за живого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117