«Прекрасный человек, великолепно образованный, он, как почти все талантл
ивые русские люди, имел странности: ел ломти ржаного хлеба, посыпая их тол
стым слоем хинина, смачно чмокал и убеждал меня, что хинин Ц весьма вкусн
ое лакомство. Он вообще проделывал над собою какие-то небезопасные опыт
ы: принимал бромистый кали и вслед за тем курил опиум, отчего едва не умер
в судорогах; принял сильный раствор какой-то металлической соли и тоже е
два не погиб. Доктор, суровый старик, исследовав остатки раствора, сказал:

Ц Лошадь от этого издохла бы. Даже, пожалуй, пара лошадей!
Этими опытами Николай испортил себе все зубы, они у него позеленели и вык
рошились. Он кончил все-таки тем, что Ц намеренно или нечаянно Ц отравил
ся в 901 году в Киеве».
Над своим другом Васильев поставил другой эксперимент. «Будем философс
твовать», Ц однажды заявил он. Горький вспоминал: «…развернул передо мн
ою жуткую картину мира, как представлял его Эмпедокл. Этот странный мир, д
олжно быть, особенно привлекал симпатии лектора: Николай рисовал мне его
с увлечением, остроумно, выпукло и чаще, чем всегда, вкусно чмокал».
За Эмпедоклом последовали другие. И наконец Ц Ницше, о котором в России в
то время еще даже не упоминали в печати. В своих воспоминаниях жена Н.З.Вас
ильева пишет: «Из литературных их (Пешкова и Васильева. Ц П.Б.)
интересов этого времени помню большую любовь к Флоберу, которого знали п
очти всего. Почему-то, вероятно за его безбожность, не было перевода «Иску
шения св<ятого> Антония», и меня заставили переводить его, так же как впосл
едствии Also sprach Zaratustra (Заратустра) Ницше, что я и делала Ц наверное, неуклюже, и до
лгое время посылала Алексею Максимовичу в письмах на тонкой бумаге мель
чайшим почерком».
Судя по сохранившимся в архиве письмам Васильева, он методично просвеща
л своего приятеля и потом сурово разбирал все его ранние произведения с
точки зрения соответствия новой ницшеанской «морали». Результатом это
й философской учебы стало то, что однажды в Нижнем Горький почувствовал,
что сходит с ума.
«Жуткие ночи переживал я. Сидишь, бывало, на Откосе, глядя в мутную даль за
волжских лугов, в небо, осыпанное золотой пылью звезд, и Ц начинаешь ждат
ь, что вот сейчас, в ночной синеве небес, явится круглое черное пятно, как о
тверстие бездонного колодца, а из него высунется огненный палец и погроз
ит мне.
Или: по небу, сметая и гася звезды, проползет толстая серая змея в ледяной
чешуе и навсегда оставит за собою непроницаемую, каменную тьму и тишину.
Казалось возможным, что все звезды Млечного Пути сольются в огненную рек
у и вот сейчас она низринется на землю…»
И наконец явные признаки безумия: «Я видел Бога, это Саваоф, совершенно та
кой, каким его изображают на иконах и картинах…»
Примерно в это же время, в январе 1889 года, в Турине прямо на улице Ницше наст
игает апоплексический удар, за которым следует окончательное умопомра
чение. Он рассылает знакомым безумные почтовые открытки с подписями «Ди
онис» и «Распятый». 17 января мать с двумя сопровождающими отвозит его в пс
ихиатрическую клинику Йенского университета. Улыбаясь, как ребенок, он п
росит врача: «Дайте мне немножко здоровья». Потом начинаются частые прис
тупы гнева. Кричит. Принимает привратника больницы за Бисмарка. В страхе
разбивает стакан, пытается «забаррикадировать вход в комнату осколкам
и стекла». Прыгает по-козлиному, гримасничает. Ни за что не желает спать в
кровати Ц только на полу. Это был конец.
Горький, человек с более крепкой нервной организацией, отделался легче.

Нижегородский психиатр, «маленький, черный, горбатый, часа два расспраши
вал, как я живу, Ц писал Горький, Ц потом, хлопнув меня по колену странно
белой рукой, сказал: "Вам, дружище, прежде всего надо забросить ко всем чер
тям книжки и вообще всю эту дребедень, которой вы живете! По комплекции ва
шей вы человек здоровый, и Ц стыдно вам так распускать себя. Вам необходи
м физический труд. Насчет женщин Ц как? Ну! это тоже не годится! Предостав
ьте воздержание другим, а себе заведите бабенку, которая пожаднее к любо
вной игре, Ц это будет вам полезно!"»
И в апреле 1891 года Горький действительно бросил «ко всем чертям книжки и в
ообще всю эту дребедень» и отправился из Нижнего в свое знаменитое стран
ствие «по Руси». А через год в тифлисской газете «Кавказ» появился его пе
рвый рассказ Ц «Макар Чудра», который открывался следующими рассужден
иями старого цыгана: «Так нужно жить: иди, иди Ц и все тут. Долго не стой на
одном месте Ц чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за друго
м, вокруг Земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее. А заду
маешься Ц разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Б
ыло, сокол…»

Ницше и Горький

Вопрос о «ницшеанстве» раннего (и не только раннего) Горького весьма сло
жен. Легко заметить, что и в более поздних произведениях он не забывал о Ни
цше. Например, название самого известного цикла горьковской публицисти
ки «Несвоевременные мысли» заставляет вспомнить о «Несвоевременных ра
змышлениях» (в другом переводе Ц «Несвоевременные мысли») Ницше.
В архиве Горького хранится любопытное письмо М.С.Саяпина, внука сектанта
Ивана Антоновича Саяпина, описанного в очерке Г.И.Успенского «Несколько
часов среди сектантов». М.С.Саяпин, внимательно изучавший русских секта
нтов, находил в их учениях сходство с философией Ницше: «Все здесь ткалос
ь чувством трагедии. Чтобы как-нибудь объяснить себе эти жизненные иеро
глифы, я стал буквально изучать книгу Ницше «Происхождение трагедии из д
уха музыки», читал я всё, что могло мне попасться под руки в этом направлен
ии, и наконец убеждение окрепло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117