Его голубые глаза серьезно смотрели из-под очков.
— Откуда же мне знать, мистер Таллар?— сказал он.— Видать, мне не следовало заводить этот разговор.
Атанас нетерпеливо отмахнулся.
— Да нет, ерунда. Понимаете, капитан, к нашей провинции не так-то легко привыкнуть. Вы, англичане, можете делать и говорить, что вам заблагорассудится, никто об этом не вспомнит. А у нас никто ничего не забывает. Большинство наших прихожан — люди тихие. Делают свое дело и хотят только одного: чтобы их не трогали. А вот кое-кто никак не может примириться с англичанами, и мой старший сын из их числа. Он националист. Да тут еще война, и я...— Он вдруг резко замолчал, будто испугался, что сказал лишнее.
Оба вошли в хлев, и в нос им ударил сладковатый запах навоза и дезинфекции. Атанас обвел тростью стойла и сеновал.
— Я вижу, вы закупили ферму вместе со скотом. Ярдли кивнул.
— Скотина у Дансеро недурная. Я-то подумывал развести джерсейских, но сперва надо подождать, как с этими дело пойдет.
Они оглядели хлев, и Ярдли объяснил, как собирается его усовершенствовать. Когда они снова вышли на солнечный свет, Атанас посмотрел на капитана с откровенным любопытством.
— Мне бы хотелось спросить у вас кое-что, капитан. Почему вы решили поселиться в Сен-Марке? Сами надумали или вам Макквин порекомендовал?
— Это долгий разговор, мистер Таллар. Бывает, сижу вечерами перед камином, да как вдруг подумаю, с чего это я тут очутился, меня самого оторопь берет.
Атанас почувствовал, как одинок этот человек, и помолчал из уважения к его одиночеству.
— По мне,— продолжал Ярдли,— куда легче вспоминать, чем размышлять, почему да отчего все так случилось. Пока моряк плавает и знает, что где-то на суше у него есть дом, это его поддерживает. А стоит ему навсегда осесть на берегу, он понимает, что дом у него один — его друзья. Но они-то — ищи-свищи — рассеяны по всему свету, так всегда бывает.
— Макквин говорил о вашей дочери. Она живет в Монреале?
Лицо Ярдли смягчилось.
— Да, с двумя внучками. Но я-то сам к Монреалю ни за что бы не привык.
Они снова вернулись к дому. Ярдли сильно хромал. Поль появился в дверях, хотел что-то сказать, открыл рот, но тут же закрыл, ожидая, когда старшие закончат разговор.
Яр дли спросил:
— Ну что, кончил выгружать книги? Поль потряс головой.
— Я оставил их в ящиках, ведь на полу они запачкаются, а больше класть некуда.
— И верно.— Ярдли обернулся к Атанасу.— Сметливый у вас сынок!
Поль побежал к хлеву, а Ярдли вынул кисет и протянул Атанасу, но тот отказался, тогда капитан набил трубку и, делая ровные затяжки, медленно раскурил ее, пряча в руке горящую спичку, так что пламени совсем не было видно.
— Наверно, вы приехали сюда, чтобы быть поближе к дочери?— спросил Атанас.
— Да нет, не из-за дочки даже, хоть это было бы понятно.— Ярдли вынул трубку изо рта и повернул так, чтобы ветер ее не погасил.
— Знаете, мистер Таллар, не считайте меня дураком, но я уже давно мечтал поселиться в Сен-Марке. Глупо, но мне хотелось.
— В Сен-Марке? А откуда вы о нем узнали?
— Ну, просто дело случая. Тридцать пять лет назад я плавал с одним матросом, так он был родом отсюда. И столько рассказывал о здешних местах, что у меня его рассказы в голове застряли. Вот я и подумал, когда в Монреале мне невтерпеж стало, а вдруг Люк сюда вернулся, и мы с ним повидаемся.
Атанас покачал головой.
— Но из нашего прихода никто никогда не плавал.
— О Люке Бержероне не слыхали?
— На кладбище полно Бержеронов. Люк, говорите? Был когда-то один непутевый Бержерон. Давно, правда. Он где-то пропал,— Атанас удивленно посмотрел на капитана.— Так вы его имеете в виду?
— Ну ясно! Все у нас звали его Люк-француз. Мы с ним как-то двести восемьдесят семь дней проплавали, вышли из Галифакса, а очутились в Сайгоне: Люк, я и самый черный из всех барбадосских негров, то есть чернее некуда. Было это в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, вон когда. Я был старшиной-рулевым, Люк — боцманом, а негр — коком. Вот уж мы радовались, когда сошли с этого корабля.
Поль вернулся и, стоя рядом, слушал Ярдли, темные глаза его стали круглыми, рот приоткрылся, белели выступающие вперед зубы.
-— Я столько жил один, что теперь болтаю слишком много. Сам замечал в Монреале — как начну говорить, так уж не могу остановиться, а как закончу, все другие помалкивают. Люди там, конечно, толковые, только, сидя в своем Монреале, они мало чего видят, вот и не слишком верят другим.
Атанас улыбнулся и посмотрел на Поля. Мальчик прислонился к крыльцу и не сводил глаз с капитана.
— Ну, короче говоря,— продолжал Ярдли,— когда Люк сошел в сайгонском порту с корабля, он рот разинул от удивления, ведь там, кроме кули, все белые говорят по-французски. Это ему понравилось. А в один прекрасный вечер эти самые французы начали строить над Люком насмешки, мол, на каком это языке он говорит, и на французский-то не похож вовсе! Начали уверять, что его-де слушать страшно, ну, словом, так же, как над моим английским морячки из Англии издевались. Люк терпел, терпел, а потом как бросится на них. Кулаками он здорово работал да и ногами подсечь был мастер. Только французов тех больно много было. Так они нас с Люком и негра до того измолотили, что мы с полу не могли подняться, а тут как раз полицейские. Нас и засадили в каталажку. Корабль без нас ушел, а когда мы вышли из тюрьмы, деваться нам было некуда. Нанялись на французское суденышко, которое по Южно-Китайскому морю моталось, и протрубили на нем четыре года. Тут Люк был первым помощником, я — вторым, а негр — боцманом. Так я и научился французскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162