Не уверена, что сейчас он в сознании.
— Разве он не спит?
— Я не назвала бы его состояние сном. Мариус отвернулся, и по спине его видно было,
в каком он напряжении.
— Отец Арно скоро будет здесь. Он сказал... Сиделка, думая, что священника пригласили исповедать больного, снова нахмурилась:
— Лучше бы он пришел вчера, мистер Таллар. Ваш отец не сможет говорить.
Мариус спокойно улыбнулся.
— Сможет.
Он снова вышел из комнаты и спустился вниз. Зажег свет в библиотеке, взял с полки какую-то книгу, но читать не смог и начал ходить взад-вперед. Безудержное волнение и ликование переполняли его. Отец заговорит. Он вернется к своей вере. Он будет спасен. Теперь, на краю бездны, отец понял, что Мариус всегда был прав. Он умрет, вернувшись в лоно церкви, и, очистившись, предстанет перед Богом. В ушах у Ма-риуса звонили колокола, он слышал пение хора, высокие женские голоса возносились к небу в пронизанном золотом свете — это Атанас Таллар возвращался к вере своих предков. Что бы ни думала сиделка, отец заговорит, он должен заговорить.
Мариус шагал по комнате с полчаса, пока не заметил, что настольная лампа у кресла горит тускло. За окном упали на снег первые проблески рассвета. Свет усиливался, отражаясь от снега и облаков, становился ярче и скоро залил всю комнату. Мариус снова поднялся наверх, там у постели врач считал пульс Атанаса. Закончив, он снял пальцы с исхудалого безжизненного запястья, взглянул на сиделку, и они поняли друг друга. Делать больше нечего. Все идет своим чередом.
В природе во всем порядок. Природа не знает исключений.
В дверь позвонили. Мариус сорвался с места и стремглав бросился вниз по лестнице. Но это пришел не священник, в холле стояли Ярдли и Поль, Мариус вернулся наверх.
У Поля были испуганные глаза, когда Ярдли ввел его в комнату, где лежал отец. В дверях он совсем оробел и замешкался. Отец лежал словно умерший святой на картине, и пламя свечей дрожало от сквозняка, возникшего, когда открыли дверь. Кэтлин обняла Поля и подвела его к постели. Он опустился рядом с ней на колени и стал смотреть, как мерцают свечи, не смея взглянуть на отца. Он хотел молиться, но громкое, хриплое дыхание Атанаса врывалось в уши, и Поль ^ не мог* думать ни о чем другом. Потом он почувствовал, что кто-то коснулся его плеча, поднял глаза и увидел Ярдли. Капитан кивнул ему, Поль поднялся и пошел за ним к дверям.
В холле Ярдли сказал:
— Всем это суждено, Поль. И жизнь, и смерть — дело обычное.
— Значит, папа умирает?
— Он нас не видит. Ему не больно. Он просто засыпает.— Протез Ярдли скользнул по первой ступеньке лестницы, и капитану пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие.— Давай-ка мы с тобой спустимся вниз и поищем, чего бы перекусить,— предложил он.
Горничная принесла им завтрак в столовую. Поль жевал, не ощущая вкуса, его донимал странный запах: сырой и какой-то затхлый. Никогда прежде он такого запаха не слышал. Поль подумал, что, наверно, так пахнет смерть.
— Доедай овсянку,— тихо сказал Ярдли.
Поль проглотил несколько ложек, но ему казалось, что и во рту у него так же странно пахнет. Ему захотелось, чтобы все уже кончилось, чтобы отец скорей умер. Тогда смерть уберется из дома. Хорошо бы все это не тянулось так долго, но тут же ему стало совестно за свои мысли. Он опустил ложку. Воспоминание о том, что он видел наверху, вытеснило из его сознания все остальное. Даже здесь он слышал, как дышит отец. Этот звук преследовал его, он был такой неестественный. Все было странно. Но самым странным было то, что его отец лежит совершенно беспомощный. И тут Поль вспомнил про распятие и свечи. Взглянув на Ярдли, он прямо спросил его:
— Мы что, снова католики?
— Не знаю, Поль. Хотя похоже, кому-то этого страсть как хочется.
Глаза Поля наполнились слезами:
— Теперь папа попадет в ад?
— Да ничего подобного, с какой стати?
— Когда он перестал... перестал быть католиком,-— Поль запнулся, слова, словно твердые камушки, не шли с языка,— он тогда сказал, что никакого ада нет. А теперь он опять католик, и выходит, ад есть, правда?
Ярдли попытался сделать вид, будто не расслышал вопроса, и продолжал сосредоточенно намазывать маслом поджаренный хлеб. Но, поднеся хлеб ко рту, он увидел, что мальчик не сводит с него вопрошающих глаз, и понял, что отвечать придется. Тогда он положил хлеб и шумни высморкался. Этот трубный звук немного разрядил обстановку.
— Что я могу сказать, Поль? Раз твой отец опять католик, если, конечно, так надо понимать свечи и все, что там на столике у кровати, значит, ему очень уж сделалось одиноко, видать, захотелось снова стать тем, кем он всю жизнь был, вот и все. А может, это означает и что другое, для меня непонятное.
Поль ничего на это не сказал, и Ярдли доел свой хлеб в молчании. Прошло немало времени, прежде чем Поль заговорил снова.
— А вы как считаете, капитан Ярдли, есть ад или нет?
— Ну,— задумался Ярдли,— я ведь, знаешь, пресвитерианец и не рискнул бы полагаться на то, что ада нет. Но только если его и впрямь нет, то скажи, куда тогда дёзать очень многих людей из тех, кого я знаю? — И спохватившись, что Поль может понять его неправильно, поспешно добавил:— Я не о твоем отце говорю, Поль,— он закашлялся и почувствовал, что на глаза навернулись слезы.— Он был мне хорошим другом. И человеком был хорошим. Я, пожалуй, лучше не знал.
В дверь позвонили, и Ярдли обрадовался возможности прекратить разговор. Сказав Полю, чтобы он оставался в столовой, капитан поспешил в холл и прикрыл за собой дверь. Отец Арно, войдя, уединился в маленькой комнате рядом с холлом, и вскоре вышел оттуда в стихаре и лиловой епитрахили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162