Но собственный гнев заставил Атанаса забыть обо всем.
— Ведь вы сами втянули меня в эту затею с фабрикой. Вы пришли ко мне, не я к вам. А теперь вышвыриваете меня вон. Ладно! Глупо было ждать порядочности от дельца. Я вижу, на вас нажимают. Но интересно, как вы собираетесь вести строительство в СенМарке Б одиночку, если вам не удалось начать его с моей помощью?
— Приход в долгах.
— Вы хотите сказать, что уже поговорили с епископом?
По лицу Макквина нельзя было прочитать ничего.
— Разумеется, я изложил епископу, насколько наш план полезен для общины. Я сказал ему, что если не обеспечить молодых людей работой, то многим придется просто уехать.
У Атанаса перехватило дыхание. Это был его собственный, самый убедительный довод.
— По-видимому,— продолжал Макквин,— у епископа несколько иное мнение насчет развития промышленности, чем у вашего отца Бобьена.
— Вы хотите сказать, что епископ вас поддержит, но не согласится на строительство фабрики, пока в деле участвую я?
Макквин покачал головой.
— Не стоит все принимать на свой счет, дорогой Таллар. Епископ даже не упомянул вашего имени.
— Но у вас сложилось именно такое впечатление?
— Тут следует учесть многие обстоятельства.— Макквин снова покачал головой.— Как бы то ни было, Таллар, вы же понимаете, что положение из рук вон. Вы сами сделали вашу ссору с церковью всеобщим достоянием.
Атанаса охватило ледяное спокойствие. Лицо посуровело, стало замкнутым, высокомерным.
— Хорошо!— Он встал и поднес длинный палец к самому лицу Макквина. Тот продолжал бесстрастно смотреть на него.— Это старая история. Вы стравливаете нас друг с другом и даже сами не замечаете, так это для вас привычно,— он старался подавить душивший его гнев, и голос у него прервался.—- Когда-нибудь страна расплатится с вами за это!
Он гордо выпрямился и с видом, исполненным достоинства, повернулся к выходу. Макквин поспешно обошел вокруг стола и положил ему руку на плечо.
— Таллар, дорогой мой, ну что я могу сделать? Нельзя же плыть против течения. Вы сами не знаете, о чем говорите. Я и не думал никого стравливать. У меня возник план. Я хочу построить фабрику. Епископ согласен, что фабрика представляет интерес. Вот и все.
— Я полагал, что партнеры,— заметил Атанас холодно.
Он стряхнул руку Макквина и шагнул к дверям. Макквин приостановился и поправил цветок в букете под портретом матери.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы так и ушли, сердясь на меня,— сказал Макквин.— По-видимому, у вас есть какая-то давняя, сугубо личная обида, и вы хотите связать с нею наши дела. Но, дорогой Таллар, нельзя смешивать личные соображения с деловыми. Мне жаль, но я ничем помочь не могу.
Атанас открыл дверь. Макквин продолжал идти за ним.
—- И пожалуйста,— продолжал Макквин,—? не совершайте опрометчивых шагов, сначала обдумайте все как следует. Приходите в любое время, и мы поговорим. Я скажу мисс Дрю, и она урегулирует наши финансовые отношения.— Он улыбнулся и поднял палец.— И вот вам маленький совет. Избегайте биржи, повышения больше не будет. Очень скоро начнется депрессия.
Атанас вышел, не пожав протянутой Макквином руки. Он прошел в холл и вызвал лифт. Вот так-то! Дурак, стучало у него в висках, дурак, дурак! Вся его жизнь — метанье в заколдованном круге, попытки обрести что-то реальное, но к чему бы он ни прикоснулся, все обращается в дым. А он все крутится-вертится под градом объяснений, и нигде ничего реального нет, одни объяснения, вот он и кружит, кружит, словно в жмурки играет.
На улице Сент-Джеймс не было ни души, и Атанас стал искать такси. Но такси не было. Какая все-таки мерзкая, обшарпанная дыра эта улица, где англичане делают деньги, какая она холодная и безобразная! Как мог Атанас питать надежду, что здесь его ждет успех? Ведь он не знает даже правил игры. Дурак, вот дурак, вылез на улицу, шатается один, даже такси найти, чтобы добраться домой, не может. Интересно все-таки, почему он тут один и никого больше нет? Ах да, верно, парад! Служащие здешних контор демонстрируют в городе свой патриотизм, любуются парадом. Все, кроме Макквина. Этот трудится, как обычно. А он, дурак, торчит один посреди улицы! Атанас побрел к площади Виктории и сел в пустой трамвай, который, громыхая, поднимался к Бивер-холлу. Доехав до улицы Дорчестер, Атанас позвонил и вышел.
Он очутился на площади в тени высоких деревьев, казавшихся маленькими рядом с окружающими домами. Площадь с двух сторон замыкали серо-голубые здания, она лежала, словно островок, между трущобами восточной части города и тремя деловыми районами, этакий сколок с георгианского Лондона.
Атанас поднял глаза к зеленым листьям над головой. Вот и опять весна! В Сен-Марке сейчас уже заложены в землю освященные семена, а на заходе солнца в кленовой роще роятся черные мошки. Опять весна в мире, навсегда избавленном от войн! Пресвятая Матерь Божья, что же ему теперь делать? Он повернулся кругом, медленно ввинчивая в асфальт кожаные каблуки, и ничего не увидел, только фасады домов таращились на него, да четыре пустынные улицы разбегались в разные стороны. Что же делать? И в голову-то ничего не приходит.
Откуда-то из глубины памяти, из тех далеких времен, когда он еще учился в классическом колледже, всплыла затверженная навсегда строчка. Он вспомнил и ректора, одетого, как все иезуиты, в черное, его аскетическое лицо и удивительный голос. Как он декламировал тогда эти стихи им, старшеклассникам: «И сколько бы ты ни растил дерев, за кратковременным владыкой лишь кипарис безотрадный сходит...» * Ректор рассказывал им, какой страх перед смертью испытывал язычник, написавший эти строки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162