Стоило ледоколу взгромоздиться на льдину и разломать ее, как на несколько миль вперед по льду разбегались извилистые трещины. Из трубы длинным шлейфом тянулся дым, заслоняя, как занавесом, уже очищенный ото льда проход.
Мариус окинул взглядом белые поля вокруг дома и глубоко вздохнул. Все, что он видел здесь, представлялось ему частью его самого, и от этого он приобретал в собственных глазах некую таинственную значительность. Утром он успел еще раз оглядеть все знакомые старинные вещи, из-за которых их дом, по его мнению, не имел себе равных: металлические канделябры тонкой работы в столовой — их отливал лет сто тому назад здешний умелец; резные деревянные шкафчики в верхнем холле; выстроившиеся в ряд на полке над столом отца оловянные сосуды для вина, которым было лет двести, не меньше. Оттого, что род Талларов утвердился здесь с тех самых пор, как была освоена река Св. Лаврентия, Мариус воображал себя носителем и выразителем истого франко-канадского духа. И если непонимающие люди не улавливали этого с первого взгляда, неосознанная обида на них укоренялась у него в душе.
Мариус отвернулся от окна и обвел взглядом комнату. В сумерках библиотека выглядела уютно-запущенной, но все в ней дышало стариной и достоинством, словом, в ней чувствовалось благородство. Сухой запах книжных переплетов наводил на мысль о давних временах, как в библиотеке семинарии, где Мариус занимался три года назад, живя в Монреале.
Он подошел к отцовскому бюро, поглядел на него с минуту, затем взялся снизу за крышку и попытался поднять ее. Крышка слегка подалась, но не открылась. Мариус отошел к двери и выглянул в холл. Там было почти темно. Голова лося с ветвистыми рогами, насчитывающими четырнадцать отростков, взирала на него со стены напротив, а над ней поднималась на второй этаж широкая лестница с дубовыми перилами. С минуту Мариус прислушивался, не шевелясь. Из кухни, расположенной в задней части дома, доносились слабые звуки, но наверху было тихо. Огромный камин с почерневшими от векового дыма камнями выглядел бездонной пещерой. В библиотеке было холодно, но Мариус не зажег ни лампы, ни огня в очаге.
Он открыл нижний ящик стола и шарил в нем, пока не нашел маленький кривой ключ. Вытащив его, отпер бюро и поднял крышку. Затем уселся в отцовское вращающееся кресло и начал нервно перебирать бумаги на столе. Сверху лежал субботний номер «Газетт». Мариус поднял его и заглянул в передовицу. Немцы прорвали английскую оборону, перейдя в наступление у Сен-Кантена *. Опять англичан бьют. Мариус отшвырнул газету. Но разве их чем-нибудь проймешь? Они все равно не признают себя разгромленными. Снова свалят всю вину на французов или найдут еще какое-нибудь объяснение. Хотя в этот раз англичанам, пожалуй, не так-то просто оправдаться. Он не удивится, если немцы загонят их прямо в Ла-Манш. Не хотелось бы, чтобы немцы выиграли войну, но будет здорово, если англичанам придется наконец-то признать себя побежденными.
Мариус продолжал рыться в груде старых счетов и писем, старательно запоминая, где что лежит, чтобы потом вернуть все на прежнее место. Под пачкой писем он обнаружил большой лист желтой бумаги, исписанный почерком отца. Мариус повернул лист так, чтобы на него падал свет из окна. Видимо, это были наброски для книги, которую, как он знал, отец давно задумал. Атанас уже много лет говорил о своем намерении, но Мариус считал, что дальше разговоров дело не двигалось. Вполголоса он прочитал: «Маркс только отчасти прав, называя религию опиумом для народа. Возможно, многих религия и способна превратить в овец, но гораздо чаще она превращает людей в тигров. Вся история религии — насилие. Вспомним ацтеков, Магомета, Торквемаду».
1 Сен-Кантен — город на севере Франции.
Мариус нахмурился. Он искал другое, но эти заметки его крайне заинтересовали. Юноша откинулся в кресле и снова прислушался. В доме было все так же тихо. Тогда он стал читать дальше, запустив левую руку в длинные черные волосы. На лице его застыло напряженное, настороженное выражение, и каждый раз, когда он наклонял голову, волосы падали на низкий лоб. Лицо у Мариуса было бледное и худое, под высокими скулами лежали тени. Мариус и сам был худ и все еще по-мальчишески гибок. От отца он унаследовал темные глаза, но в них не светилось ни искры юмора, и пока в слабом свете он старался разобрать написанное на листе, между бровями у него обозначилась глубокая складка, а кожа на лбу натянулась, и под ней проступила вена.
Мариус прочел следующую запись: «Разумеется, религия должна внушать массам страх, иначе она не могла бы существовать. Массы лишены пытливости и не склонны к мистике. Поэтому протестантская церковь, стремясь все объяснить, сама себя подрывает. Без чудес нет религии. Без ада нет церкви».
Мариус подумал, не ересь ли это. Может быть, и нет, хотя такая трактовка предполагает, будто церковь движима какими-то мирскими мотивами. Мариус снова склонился над листом. «Массами правит сознание их собственной вины. Поэтому национализм и секс — вот главные, испытанные временем средства, с помощью которых маленькая группа людей может держать массы в повиновении. Вбейте людям в головы идеи о безупречном патриотизме и безупречной чистоте, и массы ваши. А чувство вины им можно внушить всегда, доказывая, что они недостаточно чисты и недостаточно патриотичны».
Мариус снова нахмурился, не вполне уверенный, что до конца понимает смысл этих слов. Он стал читать дальше «Если некоторые наши священники не спохватятся вовремя, они превратят церковь в политическую партию националистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162