— Ну и что?— удивился капрал.— Я люблю уютных женщин.
Солдат с содовой вынул изо рта соломинку:
— А кстати, что это за место такое, Бердвилл?
— Железнодорожная станция,— отвечавший слизнул с ложки сироп и положил ее на стол.— Есть магазин и церковь. И еще гостиница, они ее держат специально для коммивояжеров, те съезжаются весной.
— Черт с ним,— солдат вернулся к своей содовой.— По описанию в точности Торонто,
Голоса примолкли, и Мариус через стол потянулся к Эмили.
— В армии я сам с собой заключил пари: удастся хоть раз услышать, что кто-то из солдат говорит не о женщинах и не о еде и выпивке, пожертвую доллар на Красный Крест.
— Как к тебе там относятся? Ничего?— спросила Эмили.
— Я теперь капрал. Через пять месяцев после конца войны они спохватились и произвели меня в капралы.
Мариус снова склонился над тарелкой, и, пока он ел, Эмили не сводила с него глаз. Он поздоровел и казался даже бравым, прибавил в весе, белки глаз стали совсем чистые. И все же он по-прежнему ел так, словно боялся, что стоит ему помедлить, и тарелку унесут у него из-под носа. Покончив с десертом, он тщательно вытер рот салфеткой. И только теперь впервые увидел, что Эмили гораздо лучше одета, чем год назад. Она выглядела почти как городская девушка. Он заметил, что и руки у нее стали мягче, и говорит она лучше, правильнее, чем прежде.
У него вздернулись брови, и он спросил с подозрением:
— Слушай, ты что, получила повышение?
— Я больше не работаю в ресторане.
— Тебя уволили?
— Сама ушла. Знаешь, та работа была не по мне.
— И что ты делаешь теперь?— он говорил резко, недоверчиво.
— У новая работа.— По ее глазам было видно, что она гордится этим и надеется, что он тоже будет рад.— Я теперь на швейной фабрике.
— На какой?
— У Гринберга. Помнишь? На улице Блёри. Он схватил ее руку и крепко сжал.
— Ты что, работаешь на евреев?
— Мне хорошо платят. Двенадцать в неделю. Если буду стараться, меня, наверно, повысят. Многие девушки...
— Значит, ты работаешь на евреев?— Он сжимал ее руку и в упор смотрел на нее, а она силилась понять, что опять не так сказала.— А мне-то казалось, что ты считаешь себя католичкой.
Она выдернула руку.
— Перестань. Мне больно. Ну хорошо, я работаю у Гринберга. И что? А кем ты себя воображешь? Священником? Между прочим, отец Жерве знает, где я работаю. Может, тебе больше хочется, чтобы я умерла с голоду? Кто сказал, что католикам нельзя работать у евреев?
Возле стойки снова зашумели. Высокий солдат с резкими чертами лица перестал есть и повысил голос, так что всем стало слышно.
— Вот что, ребята, вернусь я к своей хозяйке и засяду дома. Пусть сразу видит — я отсюда никуда. Если вы парни с головой, давайте и вы так.
— А толку что? Все равно не поверят.
— Моя хозяйка очень набожная,— объяснил высокий.— Уж она плохого не подумает, у нее ни о чем таком и в мыслях нет,— он говорил очень серьезно.— Я не шучу. До воины всякое бывало, а теперь все по-другому пойдет.
— Черта с два!
— А я вам говорю. Наши жены только того и ждут, чтобы снова нас усмирить да прибрать к рукам. Посмотрите, какие у них глаза. Они на нас нацелились, вот что.
Солдат с содовой резко придвинул к себе еще стакан и потребовал у бармена новых соломинок. Потянул к себе и полный кувшин.
— Послушайте меня, ребята, пораскиньте умом сами,— продолжал высокий.— Говорю вам, они только того и ждут, чтобы нас заграбастать, помяните мое слово.
Мариус прихлебывал кофе и, откинувшись назад, смотрел на Эмили. Его рука с длинными чуткими пальцами лежала на столе рядом с ее рукой. Он дотронулся до ее манжета.
— Это ты на фабрике получила?
— Работала целую неделю сверхурочно и вот купила.
— Хороший человек твой Гринберг!
Дверь с шумом распахнулась, и в ресторан ввалился еще один солдат с тремя нашивками за храбрость на груди. Он был маленький, как раз для батальона недоростков; с вызовом посмотрев снизу вверх на верзилу у стойки, он упер руки в боки и задвигал локтями, как петух крыльями. При этом он приближался к стойке и кукарекал.
— Что я вижу! Что за дрянь вы тут пьете, ребята? Где ваши моральные устои?— он все двигал локтями.
Солдат с содовой допивал уже четвертый стакан, теперь это был шоколадный напиток, весь в коричневых пузырьках. Потягивая через соломинку, он процедил:
— Держу пари, Пит до того накачался, что рядом стоять нельзя.
Мариус опустил чашку на стол и взглянул на Эмили:
— А что делают евреи, когда напьются? Смешно сказать, но пьяного еврея я не видел ни разу.
(— Мистер Гринберг ко мне хорошо относится. И он вообще не пьет. Никогда.
— Небось всю тебя общупал, когда делал примерку?
— Он? — Эмили хотелось, чтобы Мариус перестал говорить гадости.— Да ведь он старикашка, маленький, скрюченный весь!— Она смущенно хихикнула.— Ему, наверно, за семьдесят.
Лицо Мариуса передернулось.
— Ну и что? Знаю я одного старца, ему возраст не помеха.
Эмили вспыхнула.
У стойки снова загалдели.
— А кто начал?— кричал пьяный солдат.— Уж будто не знаете! Этот проклятый англикашка из военной полиции задумал меня проучить, послал на работу под команду черномазого сержанта. Видели бы вы, как запрыгал этот ниггер, когда я пощекотал ему задницу штыком!
Солдат, доевший бананы, взялся за вишневое мороженое с орехами. Он лениво покосился на пьяного.
— Ты хочешь сказать, недомерок, что ты и затеял всю эту заваруху?
— Меня благодарите, сукины дети, что домой вернулись,— кричал пьяный.— Если бы не я, и сейчас бы за морем торчали!
Итальянец за стойкой улыбался и, сжимая руки, уговаривал:
— Джентльмены! Джентльмены!
Солдат, занятый содовой, не выпуская изо рта соломинку, процедил с невозмутимым видом, кивнув на Пита:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162