Он вспоминал, как Одиссея привязали к мачте, а матросы заткнули уши воском, чтобы проплыть мимо острова, где красавицы, белокожие и черноволосые, как его мать, распевали над грудами костей. Здорово Одиссей придумал насчет воска! А на другом берегу этого лазурного моря — святая земля, где родился Христос. Полю казалось, что места там, должно быть, очень мрачные. Он отвлекся от своих мыслей, и губы его раздвинулись в улыбке. В эту минуту он был счастлив, не зная и не задумываясь почему.
Когда они дошли до калитки капитана, Ярдли посоветовал:
— Беги-ка ты скорей с газетами. Отец, наверно, готов нас прибить, вон как мы застряли. Ничего, скоро погода наладится, станет тепло, и будем мы с тобой все лето веселиться.
— Вот хорошо!— сказал Поль. Он серьезно приподнял шапку и отправился домой.
Ярдли стоял и смотрел вслед мальчику, наблюдая, как его фигурка становится все меньше и меньше на фоне голых деревьев, машущих ветками на ветру. Его вдруг пронзило щемящее сознание того, как многое прекрасное в этом мире прекрасно именно своей хрупкостью, беззащитностью. Он поразился этому чувству, так не вязалось оно с его обычным оптимизмом. Да, все могло бы быть чудесно, даже старость, даже если ты доживешь до того, что превратишься в выбеленную солнцем баржу на приколе, только бы вокруг были люди, не знающие страха. Люди, не цепляющиеся за своих соседей, как слепые в темной пещере. И жить бы так, чтобы мысли о войне не вонзались вдруг в твою душу, словно иглы, нарушая покой.
Ярдли не кончал университетов, но понемногу научился читать книги и размышлять. Ему не раз приходилось изведать одиночество в чужих краях — и когда он был матросом, и когда стал капитаном. Он был убежден, что знания даются человеку лишь для того, чтобы, подобно цветной занавеске, отгораживать ум от некой мрачной и невыносимой тайны, с которой никто не в силах остаться лицом к лицу. Он не боялся последнего одиночества, потому что не разрешал себе думать о нем. Но знал, что, если начнет думать, страх придет.
Однажды в тропиках его корабль бросил якорь у какого-то мыса в сотне миль от ближайшего населенного пункта. Часть команды вместе со вторым помощником сошла на берег в поисках пресной воды, а Ярдли остался и почти весь день ждал их возвращения. Облокотясь на поручни, он наблюдал, как на глубине десяти саженей в освещенной солнцем воде скользят рыбы. Акулы и барракуды кружились внизу в своей стихии — сосредоточенные, грозные, прекрасные и совершенно бессмысленные; они выплывали из пещеры, скрытой мысом, и, проскользнув под килем корабля, замирали на несколько секунд под рулем, шевеля плавниками, а потом поворачивали и снова скрывались в пещере. Только что они темнели в золотистой от солнца воде и вот уже исчезли, и море спокойно, как будто их никогда и не было. От этих наблюдений его оторвал первый помощник, ожидавший распоряжений, но то, что Ярдли увидел тогда, навсегда осталось в памяти. Сосредоточенные, прекрасные, грозные и совершенно бессмысленные — такими были акулы, и он не мог этого забыть.
Здесь, в Сен-Марке, где капитан поселился по собственному выбору, ему было очень одиноко. Он привязался к Полю, как к собственному сыну. И видел, что мальчику еще предстоит стать яблоком раздора. Непонятные разногласия, разъедающие семью Талла-ров, безусловно, коснутся ее младшего представителя. А кроме того, вряд ли Поля минует та борьба, что постоянно идет в стране, никому не принося успеха, борьба между двумя нациями и их верованиями; видать, так уж устроены люди, вместо того, чтобы использовать идеи для познания истины, они размахивают ими, как боевыми знаменами.
Перед мысленным взором Ярдли, который, хромая, ковылял к своему дому, предстало все семейство Тал-ларов, каждый тянул Поля в свою сторону: Мариус за одну руку, мать за другую, Атанас за голову, а священник впился сильными руками в ноги мальчика. Ярдли улыбнулся про себя, решив, что все это глупости. Ветреный день — неподходящая пора для размышлений, особенно, если человек много бывает один.
Отгородившись дверью от непогоды, Ярдли подбросил дров в огонь. Потом прошел в кухню подогреть себе супу и отрезать хлеба.
8
В пятницу два вагона первого класса в монреальском поезде, уходившем из Оттавы после обеда, были переполнены: государственные служащие и политические деятели возвращались домой на субботу и воскресенье. Среди них был и Атанас Таллар. На коленях у него лежали две газеты —- французская и английская. Каждую из них он уже прочел от начала до конца. Некоторое время Атанас сидел спокойно, только время от времени поглядывал в окно, затем снова развернул французскую газету и, найдя редакционную статью, еще раз перечитал все, что думает редактор о речи, которую накануне вечером Атанас произнес в парламенте. «Карьера Атанаса Таллара служит прекрасным подтверждением того, что за двумя зайцами не угонишься,— говорилось в статье,— во всяком случае у нас, в провинции Квебек, это невозможно. В первой части своей речи Таллар доказывал, что вся остальная страна не хочет понять Квебек. Во второй, ратуя за всеобщую мобилизацию, он выступал, словно патриот Торонто. Таллар полностью дискредитировал себя как выразитель франко-канадских интересов. Ваши рассуждения, господин Таллар, не могут обмануть никого, кроме вас. Вы либо с нами, либо против нас. Нельзя находиться посередине, пытаясь одной рукой поддерживать английских империалистов, а другой успокаивать своих соотечественников».
Атанас опустил газету. Статья была обидная. Она крайне его возмутила. Он взял английскую газету, издававшуюся в Торонто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162