Объективно центра нет нигде, или, что то же самое,
он находится везде. Центром мы обычно называем, говорит Кузанец, точку
зрения наблюдателя, которому свойственно считать себя в центре, где бы он
ни находился, - такова иллюзия восприятия.
Роль философии Николая Кузанского в становлении научного мышления нового
времени до сих пор недостаточно оценена в нашей литературе. А между тем мы
видим, как именно Кузанец подготавливает логические и онтологические
предпосылки для того переворота в астрономии, который связан с именем
Коперника, и того переворота в физике (прежде всего механике), который
осуществил Галилей.
И в самом деле, вдумаемся, какой серьезный тезис выдвигает Кузанец: все
фиксированное, все определенное дано с конечной точки зрения, только
относительность абсолютна, ибо она есть выражение бесконечности. В
результате получается, что принцип определенности (высшее выражение
которого - единое Платона и неоплатоников) может быть, по Кузанцу,
характеристикой только низшего, рассудочного уровня бытия; все
тождественное себе, включая и сам логический закон тождества
(онтологическим и даже сверхонтологическим, или сверхбытийным, выражением
которого была в античной философии категория единого), отныне объявляется
сферой рассудочного знания, и только единое, понятое в своем тождестве с
бесконечным как совпадение противоположностей, т.е. как нарушение закона
тождества, представляет для Кузанца выражение высшей, божественной
реальности.
Именно Николай Кузанский положил начало той линии в новоевропейской
философии, которая идет от Бруно через Спинозу и затем к Шеллингу и Гегелю
и которую характеризует стремление мыслить высшее начало бытия как
тождество противоположностей. Для представителей этой линии не существует
двух различных начал бытия, как их мыслили античные философы - Платон и
Аристотель, Прокл, Плотин, а именно единого и беспредельного, формы и
материи; в этом смысле всех их можно называть монистами, противниками
дуализма. Если исходить, как это делает, например, Гаймсет, из того
положения, что монизм в философии представляет адекватную форму для
христианского монотеизма, тогда придется согласиться с ним в том, что и
патристика, и средневековая западная теология имеют неадекватную содержанию
христианского вероучения форму.
В действительности же представляется более правильным другое объяснение.
Характерная для Кузанца тенденция мыслить высшее начало бытия как тождество
противоположностей (единого и бесконечного) была результатом пантеистически
окрашенного сближения Бога с миром, Творца с сотворенным им сущим. В
результате такого сближения было нарушено важное как для неоплатоников, так
и для раннехристианской патристики убеждение в непостижимости единого.
Кузанец отходит как от Прокла, так и от Псевдо-Дионисия Ареопагита; он
считает неприменимым по отношению к божественному первоначалу закон
тождества, но полагает, что мы можем постигнуть Бога особым образом - путем
нарушения основного закона мышления, который и объявляется главным
принципом уже не ума, а рассудка. Ибо совпадение противоположностей требует
отмены закона тождества, что постоянно подчеркивает Николай Кузанский.
Казалось бы, что различие здесь между Григорием Нисским и Псевдо-Дионисием,
с одной стороны, и Николаем Кузанским - с другой, почти неуловимо. Ведь
можно возразить: поскольку Кузанец называет познание с помощью принципа
совпадения противоположностей "умудренным неведением", т.е., строго говоря,
даже и не знанием, а "знанием о незнании", то чем же тогда его точка зрения
отличается от точки зрения на этот счет представителей прежней
апофатической теологии, допустим, того же Дионисия, утверждающего, что Бог
непостижим?
А тем не менее различие здесь есть. И состоит оно в том, что Григорий и
Дионисий, указывая на непостижимость божественной реальности, не делают
отсюда вывода относительно того, что закон тождества, или, иначе говоря,
определенности, всякого сущего в строгом смысле слова неприменим и по
отношению к тварному бытию. И не делают этого вывода потому, что реальность
Бога и реальность мира у них строго различена. Кузанец же преодолевает
здесь именно это принципиальное различие Творца и твари, приходя к выводу,
что поскольку закон тождества неприменим к постижению Творца, то он
неприменим, вообще говоря, и к постижению тварного мира. Именно это и
означает заявление Кузанца о том, что мерой должно быть не единое, а
бесконечное.
Принцип относительности как важнейший исходный принцип науки нового времени
был следствием того пантеистически окрашенного монотеизма, какой мы находим
у Николая Кузанского и какой еще с большей последовательностью проводится у
пантеиста Джордано Бруно.
Поэтому мы не можем согласиться ни с Гаймсетом, ни с Клаусом Якоби, что
мышление Кузанца, повлиявшее на развитие философии и науки последующих
веков, есть по существу философское выражение христианского монотеизма.
Скорее это отход от христианского монотеизма, предполагающего сущностное
различение Творца и творения, шаг в сторону имманентизации христианского
трансцендентного Бога. Об этом свидетельствует та реакция, с которой было
воспринято учение Кузанца среди его современников. Наиболее характерно в
этой связи выступление уже упоминавшегося нами Венка. Интересно также
сравнение Николая Кузанского с Фомой Аквинским, выявляющее различия в
методе мышления этих двух теологов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185