Вопрос о значимости нашей конструкции весьма заботит Декарта, он постоянно
возвращается к нему как к одному из самых важных методологических вопросов
своей теории науки. Вот одно из характерных его рассуждений на эту тему: "Я
даже полагаю, что для житейских целей одинаково полезно знать как
придуманные, так и подлинные причины, подобно тому как медицина и механика,
как и вообще все искусства, для которых требуется знание физики, имеют
своей задачей только взаимно сблизить некоторые тела, ощущаемые с помощью
чувств, настолько, чтобы в силу естественных причин возникли некоторые
ощутимые действия; достигнуть же этого мы сможем с таким же успехом, если
станем рассматривать следствия из некоторых придуманных причин, хотя бы и
ложных, как если бы они были истинными, раз эти следствия предполагаются
одинаковыми, поскольку они касаются ощутимых действий".
В сущности, Декарт здесь формулирует тезис, что познаем мы то, что сами же
и творим. И возникает этот тезис как осознание того, что научное познание
ничем принципиально не отличается от технического конструирования, - не
случайно же Декарт приводит в качестве аналогии медицину и механику,
рассматривая здесь последнюю уже как искусство, что явствует из контекста
приведенного отрывка.
На первый взгляд может показаться, что Декарт в своем рассуждении не очень
отличается от тех античных и средневековых астрономов, которые создавали
математические модели движения светил, понимая при этом, что эти модели -
условны, но пользуясь ими для "спасения явлений". Говоря словами Декарта,
"раз следствия предполагаются одинаковыми, поскольку они касаются ощутимых
действий", то можно принимать придуманные модели как бы за истинные, "хотя
бы они и были ложными". И действительно, по характеру рассуждения Декарт
близок здесь к Птолемею и всем тем, кто создавал конструкции в качестве
объясняющей схемы реальных явлений. Но Декарт существенно отходит от этих
античных и средневековых математиков и астрономов, поскольку он склонен
отождествить этот "придуманный" мир с миром реальным, чего не делали
прежние астрономы. Они считали, что объяснение реальных явлений должна
взять на себя физика, а математика этого делать не в состоянии. У Декарта
следы этого разделения еще сохраняются в виде его пробабилизма, но этот
последний играет в его системе двойственную роль: он и подчеркивает
различие между миром, который конструируем мы сами, и миром реальным, и в
то же время указывает на правомерность максимального сближения этих двух
миров. В отличие от традиционных астрономов, Декарт, кроме того, строит
космологию и физику, которые должны подтвердить объективную значимость
вводимого им гипотетического мира.
Таким образом, научная программа Декарта в известной мере есть развитие и
продолжение того понимания математики, которое предложили в античности
пифагорейцы и Платон. Но только в известной мере, потому что различия между
декартовским и платоновско-пифагорейским пониманием как науки и ее задач,
так и самой математики весьма существенны. Общим у Декарта с Платоном
является убеждение, что математика является самой достоверной из наук и что
только на основе математики может быть получено достоверное знание о
природе. Однако Платон вообще не считал возможным создание точной науки о
природе - физики, а тем более не мог отождествить механику - как
техническую область - с физикой, как это сделал Декарт. Саму математику
Платон, как мы увидим ниже, обосновывал совершенно иначе, чем Декарт, и
иначе понимал как ее задачу, так и само ее содержание.
Поэтому не будет преувеличением сказать, что Декарт совершил радикальную
трансформацию античной математической программы, привив на ее ствол
совершенно новую ветвь, из которой и развилась наука нового времени. В этом
пункте он продолжил дело, начатое Галилеем. Еще решительнее, чем Галилей,
Декарт проводит идею максимального сближения, чтобы не сказать
отождествления, математического и физического: в этом смысл его учения о
двух субстанциях и о совпадении материи с протяжением. Галилеевы
эксперименты имели целью создать такую искусственную конструкцию, в рамках
которой математическое и физическое в пределе совпадали бы, а значит,
физическое тело превращалось бы в идеальное математическое тело. Декарт с
самого начала так задает понятие природы, что у него весь мир превращается
в громадное - беспредельно простирающееся - математическое тело. Понятие
материи, которое в античной философии (у Платона, Аристотеля,
неоплатоников) мыслилось как начало текучести и изменчивости, теперь,
напротив, воплощает в себе стабильность и неизменность, - правда, при
условии, что последним основанием этой стабильности является неизменность
Бога. В дальнейшем развитии философии и науки нового времени эта абсолютная
точка отсчета, этот последний инвариант был перемещен в саму материю,
которая тем самым превратилась в прямую противоположность материи, как ее
понимали античность и средневековье. Наконец, Декарту, в отличие от
Платона, для превращения механики в отрасль математики потребовалось жестко
связать движение с самим протяжением как атрибутом материальной субстанции.
И он сделал это с помощью закона инерции. Это - самый решительный
переворот, какой наука пережила при переходе к новому времени. В
аристотелевской физике движение в конечном счете определялось через понятие
цели, хотя при определении скорости движения пространство и играло решающую
роль;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185