движение тел по наклонной
плоскости. Вот как описывает Галилей этот эксперимент, с помощью которого
устанавливается закон свободного падения тел: "Вдоль узкой стороны линейки
или, лучше сказать, деревянной доски, длиною около двенадцати локтей,
шириною пол-локтя и толщиною около трех дюймов, был прорезан канал, шириною
немного больше одного дюйма. Канал этот был прорезан совершенно прямым и,
чтобы сделать его достаточно гладким и скользким, оклеен внутри возможно
ровным и полированным пергаментом; по этому каналу мы заставляли падать
гладкий шарик из твердейшей бронзы совершенно правильной формы. Установив
изготовленную таким образом доску, мы поднимали конец ее над горизонтальной
плоскостью, когда на один, когда на два локтя и заставляли скользить шарик
по каналу... отмечая способом, о котором речь будет идти ниже, время,
необходимое для пробега им всего пути; повторяя много раз один и тот же
опыт, чтобы точно определить время, мы не находили никакой разницы даже на
одну десятую времени биения пульса. Точно установив это обстоятельство, мы
заставляли шарик проходить лишь четвертую часть длины того же канала;
измерив время его падения, мы всегда находили самым точным образом, что оно
равняется половине того, которое наблюдалось в первом случае". Галилей, как
видим, больше всего озабочен точностью измерения: он подчеркивает
совершенную прямизну прорезанного канала, его предельную гладкость,
позволяющую свести сопротивление до минимума, чтобы уподобить движение по
наклонной плоскости его "парадигме" - качанию маятника. Но важнее всего
Галилею точное измерение времени падения шарика, которое призвано
подтвердить закон, установленный Галилеем математически и гласящий, что
отношение пройденных путей равно отношению квадратов времени их
прохождения. О "совершенной точности" обычно не говорил почитаемый Галилеем
Архимед, хотя его приборы служили образцом для подражания в XVII в. В чем
тут различие? Только ли в том, что Галилей был озабочен пропагандой своих
идей, как в том убежден, например, П. Фейерабенд, а Архимед был выше этого?
Видимо, дело не только в этом.

3. Маятник и перспектива

Койре верно замечает, что "мысль заменить свободное падение тел движением
по наклонной плоскости является в самом деле признаком гениальности". Он не
совсем прав, однако, когда приписывает эту мысль одному только Галилею.
Ведь две наклонные плоскости, зеркально расположенные по отношению друг к
другу, - это видоизмененный маятник; колебание шара по ним сходно с
качанием шара, подвешенного на нити. Что же касается маятника, то эта идея,
возможно, была подсказана Галилею его предшественником Дж. Бенедетти.
Характеризуя физические воззрения Бенедетти, Л. Ольшки пишет: "Бенедетти
удержал аристотелевское понятие силы, т.е. телеологическое, качественное,
но отнюдь не механическое ее толкование. Поэтому воззрения перипатетиков
одушевляют эвклидовский скелет механики Бенедетти, как в системе Цезальпина
и в идеях анатомов. Пока такие слова, как vis impressio, virtus potentia
(сила, давление, мощность, потенциал), постоянно встречающиеся в
механических рассуждениях математиков Возрождения, сохраняют двойной смысл
или мистическое содержание, не может быть речи об обновлении основных
понятий и методов мышления в области физики".
Действительно, Бенедетти был приверженцем физики импетуса, но называть
содержание таких терминов, как "сила" или "давление", мистическим, как это
делает Ольшки, представляется не совсем правильным. Не говоря уже о том,
что и Галилей довольно долгое время пользовался теми же понятиями, что и
Бенедетти, а элементы физики импетуса у него сохранились даже и в поздних
сочинениях, такая характеристика не способствует пониманию исторической
эволюции научных понятий, ибо в ее основе лежит упрощенное
противопоставление научного и ненаучного: наука - это то, что возникло
только в XVII в.
А между тем именно у Бенедетти с его "аристотелевским понятием силы"
разрабатывались идеи, оказавшие громадное влияние на дальнейшее развитие
математики и физики. Как раз исследования той самой "vis impressa", в
которой Ольшки видит остатки "мистического содержания" аристотелевской
физики, привели Бенедетти к снятию принципиальной противоположности между
покоем и движением, поскольку изучение метательного движения побуждало его
сконцентрировать внимание на интенсивности движения. Последнюю Бенедетти
выявлял тем же путем, что и Галилей: он подчеркивал непрерывность движения,
что означало возможность сохранения движения в бесконечно малые моменты
времени. Отсюда у Бенедетти, во-первых, появляется тенденция к снятию
различия между бесконечно медленным движением и покоем - тенденция,
развитая впоследствии Галилеем; во-вторых, Бенедетти показывает, что
Аристотель не прав, утверждая, что на ограниченной прямой непрерывное
движение невозможно. Эти два момента между собой тесно связаны, и оба
сыграли большую роль в становлении классической механики. И это понятно:
ведь убеждение о том, что только круговое движение непрерывно, лежало в
основе перипатетической физики и вытекало непосредственно из философских
принципов Аристотеля. Всякое движение по прямой линии, с точки зрения
Аристотеля, не может быть ни непрерывным, ни, следовательно, вечным, ибо
прямая, как убежден Аристотель (и не только он один), не может продолжаться
бесконечно (по Аристотелю, не может существовать бесконечно большого тела).
Что же касается ограниченной прямой, то движение по ней не может быть
непрерывным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185