Но у них была другая установка: они не стремились всех превзойти,
это не было их сознательной целью, как у людей XV в., где отличие от
остальных становится сознательно культивируемой чертой личности, а
дарования и мастерство - средством удовлетворения честолюбия.
Характерна в этом отношении биография Льва Альберти, рассказанная
Буркгардтом, весьма глубоко проникшим в дух этой эпохи. "С самого детства
Лев Альберти оказывается первым во всем, чем только может человек
отличаться от других. Его успехи в гимнастических и всякого рода физических
упражнениях вызывают вообще удивление; рассказывают, как он без разбега
перепрыгивает через головы людей, бросает монету в соборе так, что она
залетает под верхний свод; как он укрощает самых диких коней, потому что
хочет превзойти всех в трех отношениях: в искусстве говорить, ходить и
ездить верхом. Он обязан одному себе успехами в музыке и тем не менее
знатоки удивляются его произведениям. Он стал изучать право... но после
нескольких лет занятий заболел от переутомления; на 24 году у него стала
ослабевать память к словам, хотя способность понимания вообще не
уменьшилась, - тогда он перешел к изучению физики и математики, но в то же
время искусств, вступая в беседу с учеными, художниками и ремесленниками и
перенимая у них технику искусств и ремесел, вплоть до сапожного мастерства".
Как видим, стремление Альберти к разностороннему образованию и
всестороннему развитию личности не в последнюю очередь подогревалось
желанием "всех превзойти" - и не только в одном каком-нибудь искусстве или
науке, но превзойти именно в разносторонности, в умении все сделать и все
познать. Видимо, в отличие и в противоположность средневековому мастеру,
который принадлежал к своей корпорации, к своему цеху и который должен был
достичь мастерства именно в своей сфере, ренессансный мастер, освобожденный
от корпорации и вынужденный сам отстаивать свою честь и свои интересы,
видит свое принципиальное отличие именно во всесторонности своих умений и
знаний. Такую установку мы встречаем и у другого выдающегося художника
эпохи Возрождения - у Бенвенуто Челлини. Бенвенуто не знал усталости в
овладении все новыми и новыми видами искусства; он был большим мастером в
разных видах многогранного ювелирного мастерства, в резьбе печатей и
медалей, чеканке монет; занимался фортификацией и зодчеством,
артиллерийским искусством, играл на флейте и кларнете, и, наконец, был
непревзойденным ваятелем. Вот что пишет Челлини об этой своей
многосторонности: "Все эти сказанные художества весьма и весьма различны
друг от друга; так что если кто исполняет хорошо одно из них и хочет
взяться за другие, то почти никому они не удаются так, как то, которое он
исполняет хорошо; тогда как я изо всех моих сил старался одинаково
орудовать во всех этих художествах; и в своем месте я покажу, что я добился
того, о чем я говорю".
Стремлению быть выдающимся мастером - художником, поэтом, ученым и т.д. -
содействует общая атмосфера, окружающая одаренных людей буквально
религиозным поклонением; их чтут теперь так, как в античности - героев или
в средние века - святых. "В Италии в это время, - пишет Я. Буркгардт, -
города считают величайшею честью обладать прахом кого-нибудь из знаменитых
людей, даже родившегося в другом городе, и нас невольно поражает стремление
флорентийцев, например, еще в XIV веке, задолго до сооружения Санто-Кроче -
обратить собор в пантеон великих людей. Здесь они хотели поместить
великолепные гробницы Аккорзо, Данте, Петрарки, Боккаччио и юриста
Цанноби-делла Страда. Позже, в XV веке, Лоренцо Великолепный обращался к
сполетинцам с личной просьбой уступить Флорентийскому собору останки
художника Фра-Филиппо-Липпи, но получил ответ, что они, жители Сполето, не
богаты излишними украшениями в своем городе, в особенности такими, как прах
знаменитых людей, а потому не могут уступить его никому".
Такая обстановка, безусловно, способствовала развитию наук, искусств и
ремесел, но одновременно она порождала сильнейшее честолюбие и жажду славы,
известности. Жажда стать известным была так сильна, что многие не
останавливались ни перед какими средствами, чтобы прославиться. Как говорит
Макиавелли, "многие, не имея возможности отличиться чем-нибудь похвальным,
стремятся к той же цели постыдным путем".
Социально-экономическому развитию общества XV-XVI вв. и общей
психологически-духовной атмосфере соответствовало и развитие
философско-теоретической мысли. В эпоху Возрождения формируется совершенно
новое самосознание человека; и хотя сама эта эпоха сознает себя по
преимуществу как возрождение античной культуры, античного образа жизни,
образа мышления и чувствования, но в действительности самосознание
ренессансного человека существенно отличается от античного - греческого или
римского. "Новое язычество" эпохи Ренессанса несет на себе явственные следы
своего происхождения: хотя оно и противопоставляет себя средневековому
христианству, но в то же время оно наследует - правда, в новой форме -
многие черты последнего.
Чаще всего возвращение к античности понимается философами и художниками
Возрождения как возвращение в лоно природы. Этот мотив - центральный у
большинства натурфилософов XV и XVI вв. Но посмотрим на характер этого
"возвращения". Вот что читаем мы в "Речи о достоинстве человека" Пико делла
Мирандолы: сотворив человека и "поставив его в центре мира", Бог обратился
к нему с такими словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185