Он хотел ни от кого не зависеть, ни от людей, ни от об
щества, замышлял построить все на семье и считал ее единственной реально
стью, «раем». «Я сказал слово „рай“, Ц поясняет в „Воспоминаниях“ П. Флор
енский, Ц ибо так именно понимаю своего отца Ц на чистом поле семейной ж
изни возрастить рай, которому не была страшна ни внешняя непогода, ни хол
од и грязь общественных отношений, ни, кажется, сама смерть… задача этого
эксперимента с жизнью, на который отец действительно потратил жизнь и мн
ого-много богатых и отличных дарований и усилий, была в возможно тщатель
ном уединении семьи ото всего иного … Все тяготы жизни отец не
с на себе, но вносить их в семью не хотел… семья была его идолом, его богом, а
он Ц ее жрецом и ее жертвой»[204].
В теоретическом отношении отца Павла вполне можно назвать «социальным
маргиналом», но весьма образованным. Социальные маргиналы или, как их на
зывает К. Касьянова, аутсайдеры Ц это люди не просто выпавшие из устойчи
вых социальных структур, но и вынужденные поэтому опираться на собствен
ную личность, жить, как писал Глеб Успенский, «своим умом». В свою очередь,
это в плане собственного мироощущения ставило их вровень с социумом, дел
ало соизмеримыми с культурой; маргинал самого себя манифестировал как к
ультуру. Часто социальный маргинал Ц это или эзотерик, если он решил пер
еделывать сам себя (а собственная семья Ц это как бы продолжение твоей л
ичности), или социальный инженер, если он переделывает общество. Именно и
з маргиналов во второй половине XIX в. выходят как разночинцы и интеллигенц
ия, так и революционеры разных мастей.
Отец Павла, безусловно, принадлежал к первой категории, он, как отмечает, П
. Флоренский, к революционным идеям «относился и недоверчиво, и презрите
льно, как к мальчишеским притязаниям переделать общество, которое таков
о, как оно есть, по законам необходимости», с тревогой размышлял о последс
твиях революционных попыток, могущих «привести Россию „в полный хаос“»
[205]. Павел, очевидно, вполне перенял это убеждение своего отца. За два года д
о революции в письме к В. Розанову он с раздражением пишет: «Надо же наконе
ц отрешиться нашей интеллигенции от сознания провиденциальных обязанн
остей и твердо сказать себе, что мир и судьба истории идут и будут идти вов
се не их „декларациями“, а по таинственным законам, ведомым Рукою Божией
»[206].
Зато отец Павла был уверен, что из семьи можно построить настоящий «рай».
Окружающие семьи были «старым человеческим родом. Наша же семья должна б
ыла стать новым родом. Тот, старый, род пребывал в законах исторической не
обходимости и исторической немощи; в отношении же нашего, нового, отец сл
овно забывал и законы истории, и человеческое ничтожество: почему-то от н
ее ждалось чудо… качественно семья предполагалась им исключительной: о
на представлялась ему сотканной из одного только благородства, великод
ушия, взаимной преданности, как сгусток чистейшей человечности»[207].
Павел не понимает здесь своего родителя. Но разве не сходно видит любой э
зотерик подлинный мир Ц т. е. идеально , и разве сам Павел не на
деляет в «Столпе и утверждении истины» православную церковь точно таки
ми же идеальными качествами, недаром последнюю олицетворяют София-Прем
удрость, братская дружба и мистическая любовь. «Если София есть все чело
вечество, то душа и совесть Человечества, Ц Церковь, Ц есть София по пре
имуществу. Если София есть Церковь, то душа и совесть Церкви, Ц Церковь С
вятых, Ц есть София по преимуществу»[208].
По мерке семьи отец Павла понимает и социальные отношения. Социальность
для него Ц это «человечность» («вот любимое слово отца, Ц замечает Паве
л, Ц которым он хотел заменить религиозный догмат и метафизическую ист
ину… человечность же, теплота и мягкость человеческих отношений исходи
т из семьи Ц верил он»[209]. В свою очередь, социальность отец Павла мыслил к
ак существующую на трех уровнях: религиозном, где затерянный в бесконечн
ом космосе человек вынужден придумать себе Бога в человеческом образе; с
оциологическом, где связи между людьми образуют народы и человечество; и
кровном Ц «связи более тесные и меньшего масштаба, но зато более непоср
едственно присущие нашему сознанию»[210]. «Но о роде , Ц с удивле
нием пишет Павел Флоренский, Ц который есть подлинный элемент общества
, папа никогда не говорил, и это тем более удивительно, что он всегда читал
исторические сочинения»[211]. Что ж здесь удивительного, ведь каждый вычиты
вает в книгах то, что ему нужно.
Но посмотрим, какая атмосфера царила в семье, и что собой представляло об
разования детей. Если обозначить эту атмосферу несколькими словами, то н
апрашиваются слова: любовь, родственность, уважение. Как говорит Павел, ч
ленами его семьи были люди, «пронизанные любовью и нежной заботой» друг
о друге. А в плане образования дети подключались к культуре в лучшем смыс
ле этого слова: иностранные языки, история, литература, искусство, естест
венные науки, ремесло и техника. Но была и одна особенность Ц необычное о
тношение к природе и ее освоение, природа понималась как живое существо
и познавалась не отвлеченно, а проникновенно, переживательно, по-гетевс
ки. Павел неоднократно подчеркивает, что любимым автором отца был Гёте, д
а и его тоже. «И вот теперь, Ц вспоминает Павел, Ц оглядываясь вспять, я п
онимаю, почему с детства, с тех пор почти, как научился читать, у меня был в р
уках „Гёте и Гёте без конца“
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143